Нечего сказать,
хорошую услугу оказывает мне Гиммлер! Он, видите ли, отправляется за
помощью, а мне предоставляет возможность получить здесь пулю в лоб!»
Гиммлер был полный, шумливый и жизнерадостный человек. Когда его
спрашивали, не состоит ли он в родстве с Генрихом Гиммлером, он только
посмеивался и напускал на себя загадочный вид. В подразделении ходили
упорные слухи, передававшиеся из уст в уста опасливым шепотом, что оба
Гиммлера и в самом деле родственники, — кажется, дядя и племянник, поэтому
все относились к унтер-офицеру с прямо-таки трогательным вниманием.
Вероятно, к концу войны, когда благодаря этому сомнительному родству
Гиммлер станет полковником (он был слишком посредственным солдатом, чтобы
выдвинуться благодаря личным заслугам), выяснится, что оба Гиммлера вовсе
и не родственники.
Христиан тряхнул головой. Надо решать, что делать дальше, но до чего же
это трудно! Малейший неправильный шаг может стоить жизни, а тут в голову
лезут всякие ненужные мысли: о Гиммлере и его служебной карьере; о том,
какой тошнотворный запах — запах давно не стиранного белья — исходит от
водителя, и о пичужке, беззаботно прыгающей на дороге; о том, что даже
загар не в состоянии скрыть бледности Брандта, и о нелепой позе, в какой
он растянулся на земле, вцепившись в нее так, словно собирался зубами рыть
окоп.
За баррикадой по-прежнему не заметно было ни малейшего движения —
только ветерок иногда чуть шевелил листья лежавших на дороге деревьев.
— Не выходить из укрытия, — шепотом приказал Христиан.
— А мне оставаться здесь? — с тревогой спросил Мешен.
— Если вы будете так любезны, — насмешливо ответил Христиан. — Чай мы
подаем в четыре часа.
Расстроенный и встревоженный Мешен принялся сдувать пыль с затвора
винтовки.
Раздвинув стволом автомата маргаритки, Христиан прицелился в баррикаду
и глубоко вздохнул. «Первый раз! — подумал он. — Первые выстрелы за всю
войну…»
Он выпустил две короткие очереди. Выстрелы прозвучали как-то особенно
громко и резко; маргаритки перед глазами Христиана неистово закачались;
позади он услышал не то похрюкивание, не то хныканье. «Брандт, — сообразил
он. — Военный фотограф».
Следующие несколько минут все было тихо. Птичка с дороги улетела,
маргаритки перестали качаться, и эхо выстрелов замерло в лесу.
«Ну конечно, — подумал Христиан, — они не так глупы, чтобы прятаться за
заграждением. Это было бы слишком просто».
Но Христиан ошибался. Продолжая наблюдать, он увидел, как в отверстия в
верхней части баррикады просунулись стволы винтовок. Загремели выстрелы, и
пули со злобным свистом пронеслись над его головой.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо… — Это был голос Брандта. Черт
возьми, чего еще можно было ожидать от какого-то старого мазилки?
Когда с баррикады снова открыли огонь, Христиан заставил себя не
закрывать глаза и сосчитал винтовки. Шесть. Возможно, семь.
Шесть. Возможно, семь. Вот и все.
Огонь прекратился так же неожиданно, как и начался.
«Чудесно! Даже не верится! — обрадовался Христиан. — Скорее всего, у
них там, за баррикадой, нет офицеров. Наверное, засели какие-нибудь
полдюжины мальчишек, которых бросил лейтенант. И сейчас они до смерти
перепуганы и готовы сдаться в плен».
— Мешен!
— Слушаю, господин унтер-офицер.
— Возвращайтесь к унтер-офицеру Гиммлеру и передайте ему, чтобы он
вывел машины на шоссе. Отсюда их не видно, так что им ничто не угрожает.
— Слушаюсь, господин унтер-офицер.
— Брандт! — не оборачиваясь резко крикнул Христиан, стараясь вложить в
свой голос как можно больше презрения. — Сейчас же замолчи!
— Хорошо, — прохныкал Брандт. — Слушаюсь. Не обращай на меня внимания.
Я сделаю все, что ты прикажешь. Поверь мне. Можешь на меня побожиться.
— Мешен! — снова позвал Христиан.
— Слушаю, господин унтер-офицер.
— Передайте Гиммлеру, что я двигаюсь вправо через этот лес и попытаюсь
зайти в тыл баррикаде. Пусть он возьмет не меньше пяти солдат, свернет с
дороги и зайдет слева. По моим наблюдениям, за баррикадой укрывается не
больше шести-семи человек, вооруженных одними винтовками. Думаю, что
офицера с ними нет. Вы все запомните?
— Так точно, господин унтер-офицер.
— Через пятнадцать минут я дам очередь из автомата и потребую, чтобы
они сдались. Думаю, французы не станут сопротивляться, когда обнаружат,
что их обстреливают с тыла. Если же они окажут сопротивление, то Гиммлер
немедленно откроет огонь. Одного человека я оставляю здесь на случай, если
французы попытаются перебраться через баррикаду. Вы все поняли?
— Так точно, господин унтер-офицер.
— Тогда отправляйтесь.
— Слушаюсь, господин унтер-офицер.
Мешен пополз обратно, на его лице были написаны решимость и сознание
долга.
— Дистль! — позвал Брандт.
— Да? — холодно, не глядя на Брандта, отозвался Христиан. — Кстати,
если хочешь, можешь отправляться вместе с Мешеном. Ведь ты мне не
подчинен.
— Я хочу идти с тобой, — ответил уже овладевший собой Брандт. — Теперь
я спокоен. Просто мне на минутку стало плохо. — Он усмехнулся. — Надо же
было привыкнуть к обстрелу! Ты сказал, что намерен отправиться к французам
и потребовать, чтобы они сдались. Тогда возьми меня с собой, ведь никто из
них не поймет твоего французского языка.
Христиан взглянул на него, и оба улыбнулись. «Ну, теперь все в порядке,
— решил Христиан. — Наконец-то он пришел в себя».
— В таком случае пошли, — сказал он. — Приглашаю.
Приминая пахнувший сыростью папоротник, они поползли вправо, в лес. В
одной руке Брандт волочил «лейку», а в другой автомат, предусмотрительно
поставленный на предохранитель. Нетерпеливый Краус замыкал тыл. Земля была
сырая, и на обмундировании оставались зеленые пятна. Метров через тридцать
встретился небольшой пригорок. Преодолев его ползком, они встали и,
пригнувшись, под прикрытием пригорка пошли дальше.