Метров через тридцать
встретился небольшой пригорок. Преодолев его ползком, они встали и,
пригнувшись, под прикрытием пригорка пошли дальше.
Неумолчно шелестела листва деревьев. Две белки, вынырнув из чащи,
принялись с пронзительным верещанием скакать с дерева на дерево. Все трое
осторожно продвигались параллельно дороге, ветки кустов то и дело
цеплялись за ботинки и брюки.
«Бесполезная затея! — думал Христиан. — Ничего не выйдет. Не могут же
они, в самом деле, оказаться такими наивными. Тут просто-напросто ловушка,
и я сам в нее полез. Армия-то, конечно, дойдет до Парижа, а вот мне не
видать его как своих ушей. В этой глуши твой труп будет валяться десять
лет — и никто его не найдет, разве только совы да всякое лесное зверье…»
Лежа на дороге и пробираясь ползком через лес, Христиан весь вспотел. А
сейчас его зазнобило от этих мрачных мыслей, и пот на его коже стал
холодным и липким. Христиан стиснул зубы, отбивавшие дробь. Лес, наверное,
кишит отчаявшимися, полными ненависти французами. Кто знает, не
пробираются ли они за ними от дерева к дереву в этих зарослях, где им все
знакомо, как в собственной спальне. Каждый из них будет рад убить еще
одного немца, прежде чем окончательно капитулировать. Брандт всю свою
жизнь прожил в городе и теперь, пробираясь через кустарник, то и дело
спотыкался и производил такой шум, будто шло целое стадо скота.
«Бог ты мой! — продолжал размышлять Христиан. — И почему все должно
было произойти именно так, а не иначе?» В первом же бою вся
ответственность пала на него, а лейтенанту именно в это время понадобилось
ехать другой дорогой. До этого лейтенант всегда был со взводом,
презрительно посматривал на Христиана и так и сыпал ядовитыми замечаниями:
«Унтер-офицер! Это так-то вас учили командовать?»; «Унтер-офицер! Вы
полагаете, что именно так следует заполнять бланки заявок?»;
«Унтер-офицер! Когда я приказываю, чтобы десять человек явились сюда в
четыре часа, я имею в виду именно четыре ноль-ноль, а не четыре две,
четыре десять или четыре пятнадцать. Ровно четыре часа! Ясно?» А теперь
лейтенант беспечно мчится в бронеавтомобиле по совершенно безопасной
дороге, начиненный всякой тактической премудростью. Клаузевиц, диспозиция
войск, обходные движения, секторы обстрела, хождение по азимуту по
незнакомой местности — сейчас все это ему совершенно ни к-чему, сейчас ему
нужна только туристская карта и несколько лишних литров бензина. А
Христиан, штатский, в сущности, человек, только одетый в военную форму,
вместе с двумя ни разу не стрелявшими в человека людьми должен пробираться
по предательскому лесу, задумав эту нелепую вылазку против укрепленной
позиции противника.
.. Это было безумием. Ничего из этой затеи не выйдет.
Он с удивлением вспомнил, что совсем недавно, там, на дороге, был
совершенно уверен в успехе.
— Самоубийство! — вслух воскликнул он. — Настоящее самоубийство!
— Что? Что ты сказал? — шепотом спросил Брандт, и его голос прозвучал в
тихом шелесте леса, как удар гонга.
— Ничего, — ответил Христиан. — Помолчи.
Он всматривался до боли в глазах в каждый листик, каждую травинку.
— Берегись! — дико крикнул Краус. — Берегись!
Христиан бросился за дерево, вслед за ним кинулся Брандт. Пуля ударила
в ствол как раз над их головами. Христиан быстро повернулся и увидел, что
Брандт, испуганно мигая глазами за стеклами очков, пытается передвинуть
предохранитель автомата, а Краус, нелепо подпрыгивая на одной ноге,
силится освободить зацепившийся за кусты ремень винтовки.
Раздался второй выстрел, и Христиан почувствовал, как что-то обожгло
ему голову. Он упал, но сейчас же приподнялся и дал очередь по
притаившемуся за валуном человеку, которого он только что заметил в массе
зеленой колышущейся листвы. От валуна, там, где ударились пули, во все
стороны разлетелись осколки. Обнаружив, что патроны в автомате кончились,
Христиан опустился на землю, достал запасную обойму и начал дергать новый,
тугой затвор. Слева прогремел выстрел, он услышал дикий крик Крауса:
«Попал! Попал!» («Как мальчишка на первой охоте за фазанами!» — мелькнуло
у Христиана) и увидел, как прятавшийся за валуном француз медленно, лицом
вниз соскользнул в траву. Краус бегом бросился к французу, словно боялся,
что кто-нибудь раньше него схватит подстреленную дичь. В ту же минуту
прозвучали еще два выстрела. Краус упал на упругие кусты и вытянулся во
весь рост. Зеленые ветви еще некоторое время трепетали под ним, пока не
замерли вместе с последними конвульсиями его тела.
Брандт наконец сдвинул предохранитель и открыл беспорядочный огонь по
кустам. Его руки, державшие автомат, показались Христиану какими-то
ватными. Брандт сидел на земле, его очки сползли на самый кончик носа;
пытаясь успокоиться, он кусал побелевшие губы и левой рукой поддерживал
локоть правой.
Сменив обойму. Христиан возобновил огонь по кустам. Внезапно оттуда
вылетела винтовка, а вслед за ней выскочил человек с высоко поднятыми
руками. Христиан перестал стрелять. В лесу снова воцарилась тишина, и
Христиан внезапно ощутил резкий, сухой, неприятный запах порохового дыма.
— Venez! — крикнул он. — Venez ici! [Идите! Идите сюда! (франц.)] —
Несмотря на шум и звон в голове, он не без гордости отметил про себя, что
неплохо владеет французским языком.
Человек с поднятыми руками медленно приближался. На нем было
испачканное обмундирование, воротник был расстегнут, на позеленевшем от
страха лице торчала щетина. Он шел, раскрыв рот и часто облизывая сухие
губы.
— Не спускай с него глаз, — приказал Христиан Брандту, который, к его
величайшему удивлению, уже щелкал фотоаппаратом, нацелившись на француза.