Дом, где помещались меблированные комнаты, давно нуждался в покраске.
Крыльцо заросло диким виноградом, а нижняя ступенька была сломана.
— Осторожно, — предупредила Хоуп, — не провались, не хватает тебе
только сломать ногу.
Дверь открыла хозяйка. Это была худощавая старуха в грязном сером
фартуке. От нее пахло потом, помоями и старостью. Держась костлявой рукой
за ручку двери, она холодно взглянула на Ноя и спросила Хоуп:
— Это ваш муж?
— Да, это мой муж, — ответила Хоуп.
— Гм, — промычала старуха и даже не ответила на вежливую улыбку Ноя.
Пропустив их в дом, она продолжала смотреть им вслед, пока они поднимались
по лестнице.
— Это похуже, чем осмотр, — прошептал Ной, следуя за Хоуп к двери их
комнаты.
— Какой осмотр? — спросила Хоуп.
— Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.
Они вошли в маленькую комнату. В ней было одно-единственное окно с
треснутым стеклом. Старые обои так выгорели, что рисунок, казалось, был
нанесен прямо на стену. Выкрашенная в белый цвет железная кровать вся
облупилась, а под сероватым покрывалом явственно вырисовывались бугры. Но
Хоуп уже успела поставить на туалетный стол стакан с букетиком нарциссов,
положила щетку для волос — символ семейной жизни и цивилизации — и
поставила небольшую фотографию Ноя, снятого в дни их летнего отдыха. Он
стоит в свитере среди цветов и смеется.
Они испытывали смущение и избегали смотреть друг на друга.
— Мне пришлось показать хозяйке свидетельство о браке, — нарушила
молчание Хоуп.
— Что? — переспросил Ной.
— Наше свидетельство о браке. Она сказала, что ей приходится стараться
изо всех сил, чтобы защитить свое респектабельное заведение от сотни тысяч
пьяных солдат, шляющихся по городу.
Ной улыбнулся и удивленно покачал головой.
— Как ты догадалась взять с собой свидетельство?
Хоуп прикоснулась к цветам:
— Я ношу его с собой все время, все эти дни, в своей сумочке, чтобы оно
напоминало мне…
Ной медленно прошел к двери и повернул торчавший в замочной скважине
ключ. Старый замок противно заскрипел.
— Знаешь, — проговорил Ной, — я семь месяцев мечтал об этом. О том,
чтобы запереть дверь.
Хоуп вдруг нагнулась и быстро выпрямилась. Ной увидел в ее руках
небольшую коробку.
— Вот посмотри, что я привезла тебе.
Взяв коробку в руки, Ной вспомнил о десяти долларах, предназначенных
для подарка, и о записке, которую он нашел на дне вещевого мешка, —
оборванном клочке бумаги со злобной надписью «сволочь». Открыв коробку, он
заставил себя забыть о пропавших десяти долларах, с этим можно подождать
до понедельника.
В коробке было домашнее шоколадное печенье.
— Попробуй, — сказала Хоуп, — могу тебя обрадовать, что пекла его не я;
я попросила маму испечь и прислать его мне.
Ной взял одно печенье: у него был настоящий домашний вкус. Он съел еще
одно.
— Блестящая идея! — похвалил он.
Он съел еще
одно.
— Блестящая идея! — похвалил он.
— Сними ее, — вдруг с жаром проговорила Хоуп, — сними эту проклятую
одежду!
На следующее утро они отправились завтракать поздно и после завтрака
погуляли по улицам городка. Из церкви шли горожане, ведя за руку одетых в
лучшее платье детей, чинно шагавших со скучающим видом мимо клумб с
увядшими цветами. В лагере никогда не увидишь детей, и они придавали этому
утру какую-то домашнюю прелесть.
По тротуару шел пьяный солдат, изо всех сил старавшийся прямо держаться
на ногах. Он свирепо поглядывал на идущих из церкви людей, словно бросая
вызов их благочестию и защищая свое право напиваться пьяным с утра по
воскресеньям. Поравнявшись с Хоуп и Ноем, он с важным видом отдал честь и
бросил на ходу:
— Тес, не говорите военной полиции.
— Вчера один парень в автобусе видел твою фотографию, — сказал Ной.
— Ну и какой отзыв? — Хоуп мягко коснулась пальцами его руки. —
Положительный или отрицательный?
— Сад, сказал он, сад в майское утро!
Хоуп, довольная, засмеялась:
— Армия никогда не выиграет войну с такими солдатами, как этот.
— Он еще сказал: «Клянусь богом, я должен жениться прежде, чем меня
убьют!»
Хоуп опять было улыбнулась, но вдруг нахмурилась, задумавшись над
последними словами. Она ничего не сказала: ведь она могла прожить здесь
только неделю, и не стоило терять время на разговоры о подобных вещах.
— Ты сможешь приходить каждый вечер? — спросила она.
Ной утвердительно кивнул головой:
— Даже если мне придется подкупить всех военных полицейских в этом
районе, — сказал он. — В пятницу вечером, может быть, я не смогу прийти,
но в остальные дни… — Он с сожалением посмотрел вокруг на грязный,
запущенный город, весь окутанный пылью, сквозь которую пробивались лучи
солнца, с десятью барами, освещавшими улицы ярким неоновым светом. — Жаль,
что ты не можешь провести эту неделю в более приличном месте…
— Глупости, — возразила Хоуп, — мне очень нравится этот город, он
напоминает мне Ривьеру.
— А ты была когда-нибудь на Ривьере?
— Нет.
Ной искоса посмотрел через железнодорожные пути туда, где изнемогал от
зноя негритянский район, на уборные и некрашеные доски домов, стоящих
вдоль разбитых дорог.
— Ты права, — согласился он, — мне он тоже напоминает Ривьеру.
— А ты был когда-нибудь на Ривьере?
— Нет.
Они рассмеялись и молча продолжали путь. Склонив голову к нему на
плечо, Хоуп спросила:
— Сколько же? Как ты думаешь, сколько?
Ной знал, о чем она говорит, но все-таки переспросил:
— Что сколько?
— Сколько времени она продлится? Война…
Маленький негритенок сидел в пыли и с серьезным видом гладил петуха.
Ной искоса посмотрел на него. Петух, казалось, дремал, загипнотизированный
ласковыми движениями черных ручонок.