Бернекер схватил Ноя и потянул его вниз. Скрючившись,
прижавшись друг к другу, они старались как можно глубже забиться в щель.
Ноги у них сплелись, каски соприкасались. Вокруг одна за другой с
оглушающим треском рвались бомбы. В щель сыпалась земля, падали камни,
обломки сучьев.
— Ах, сволочи! — ругался Бернекер. — Не летчики, а гнусные убийцы!
Вокруг раздавались Душераздирающие крики, вопли раненых. Но вылезти из
щели было нельзя, так как бомбы все падали и падали. Ной слышал монотонное
деловитое жужжание самолетов, которые спокойно и методично продолжали
делать свое дело, недосягаемые на своей спасительной высоте. В самолетах
сидели люди, уверенные в собственном мастерстве, бесспорно довольные
достигнутыми результатами.
— Жалкие бездельники! — продолжал Бернекер. — А еще такие надбавки
получают… Убийцы! Ведь так никого из нас в живых не останется!
«Это будет последняя гадость, которую сделает мне армия, — думал Ной. —
Она убьет меня сама, не доверив этого немцам. Хоуп не должна знать, что
это сделали американцы. Ей не должны сообщать, как все произошло…»
— Летающие мешки с деньгами! — выкрикивал Бернекер в промежутках между
взрывами диким, полным ненависти голосом. — Чинов нахватали! Сержанты,
полковники! Вот тебе и хваленые бомбардировочные прицелы! Вот тебе и чудо
техники! Чего еще от них ждать? Они как-то умудрились бомбить даже
Швейцарию! Прицельное бомбометание! Эти ублюдки не могут даже отличить
одну страну от другой! Где уж им разобраться, какие войска свои, какие
чужие!
Он орал прямо Ною в лицо, брызжа от ярости слюной. Ной знал, что
Бернекер кричит просто для того, чтобы они оба не лишились рассудка, чтобы
заставить себя еще глубже врасти в щель, чтобы не дать угаснуть последней
искорке надежды на спасение.
— А им хоть бы что! — кричал Бернекер. — Им все равно, кого бомбить!
Положено сбрасывать по сотне тонн бомб в день, а на кого — не важно, хоть
на родную мать! Какой-нибудь паршивый штурманишка хватил вчера лишнего, а
сегодня его мутит, и он только и думает, как бы поскорее добраться до
кабака подлечиться. Вот он и решил сбросить бомбы на пару минут раньше, а
куда — наплевать! Задание выполнено. Еще пяток, таких вылетов, а там,
глядишь, можно и домой на родину собираться… Клянусь богом, собственными
руками задушу первого попавшегося молодчика в летной форме! Ей-богу…
Вдруг бомбежка, словно чудом, прекратилась. Самолеты еще жужжали над
головой, но очевидно, летчики в ошибке все-таки разобрались и теперь
летели к другим объектам.
Бернекер медленно встал и выглянул из щели.
— Бог ты мой! — только и смог вымолвить он.
Преодолевая дрожь в коленях, Ной тоже стал подниматься, но Бернекер
толчком усадил его на место.
— Сиди! — резко сказал он. — Пусть санитары убирают. Все равно, там
больше новички из пополнения… Сиди на месте. Бьюсь об заклад, эти
чертовы олухи снова вернутся и начнут бросать на нас бомбы.
Нельзя
вылезать из укрытия. Ной… — Бернекер нагнулся к Ною и лихорадочно сжал
его руки в своих сильных лапах. — Ной, нам нужно держаться друг друга.
Тебе и мне. Всегда. Мы приносим друг другу счастье. Будем заботиться друг
о друге. Если мы будем вместе, с нами ничего не случится. Погибнет вся
проклятая Германия, а мы уцелеем… Мы будем жить…
Он неистово тряс Ноя. Глаза у него стали дикими, губы дрожали, а в
хриплом голосе звучала твердая вера в то, что он говорил, вера, окрепшая
после многих испытаний, через которые они вместе прошли, на волнах
Ла-Манша, в осажденной ферме, на скользкое дне канала в ту ночь, когда
утонул Каули.
— Ты должен обещать мне. Ной, — прошептал Бернекер, — что мы никому не
дадим разлучить нас. Никогда! Как бы они ни старались… Обещай мне!
Ной заплакал, по его щекам тихо покатились беспомощные слезы: его
растрогала и эта фанатическая вера, и то, что он так нужен своему другу.
— Ну конечно же, Джонни, конечно, обещаю, — проговорил Ной, и на
какой-то миг ему показалось, будто он вместе с Бернекером верит в их
счастливое знамение, верит, что они пройдут невредимыми через все беды,
если будут держаться друг друга…
Двадцать минут спустя все, кто уцелел после бомбежки, вылезли из
укрытий и заняли прежний рубеж, с которого рота отошла, чтобы не попасть
под удар собственной авиации. Затем, перебравшись через изгородь, солдаты
двинулись по изрытому воронками зеленому пастбищу туда, где, по замыслу
начальства, все немцы были либо уничтожены, либо деморализованы.
Угрюмо-сосредоточенные солдаты редкой цепью медленно шли по сочной
траве, держа наготове винтовки и автоматы. «И это все, что осталось от
роты? — с мрачным удивлением подумал Ной. — А пополнение, прибывшее в роту
неделю назад, — новобранцы, которые не успели сделать ни единого выстрела?
Неужели все погибли?»
На соседнем поле тоже виднелась редкая цепочка таких же изможденных,
угрюмо-сосредоточенных солдат, которые медленно продвигались ко рву перед
насыпью, резко выделявшейся на ровном зеленом лугу. Над головой
по-прежнему с воем проносились снаряды, но ружейно-пулеметного огня пока
слышно не было. Самолеты улетели в Англию, усеяв поле серебристыми
блестками фольги, сброшенной ими, чтобы сбить с толку радиолокаторщиков
противника. Под яркими солнечными лучами блестки искрились в густой
зеленой траве, и Ной, шагая рядом с Джонни Бернекером, то и дело жмурился
от их ослепительного блеска.
Путь до насыпи показался долгим, но, наконец, они добрались до
желанного укрытия. Не дожидаясь команды, солдаты бросились в неглубокий
ров у поросшей травой насыпи, инстинктивно ища укрытия, хотя по ним еще
никто не стрелял. У всех был такой вид, словно они только что захватили
важный объект, за который упорно сражались несколько дней.
— А ну, живо! Шевелись! — заорал Рикетт.