Накануне вечером,
лежа рядом с Христианом на одеяле у обочины дороги, он с полной
серьезностью выразил надежду, что война закончится нескоро: ведь он должен
убить хотя бы одного француза. Его отец потерял ногу под Верденом в 1916
году. Краус (так звали ефрейтора) хорошо помнил, как в семилетнем
возрасте, вернувшись в сочельник из церкви, он вытянулся во фронт перед
одноногим отцом и заявил: «Я не смогу спокойно умереть, пока не убью
француза».
Это было пятнадцать лет назад. Сейчас в каждом новом городе он
нетерпеливо посматривал по сторонам в надежде найти наконец французов,
готовых оказать ему такую услугу. В Шанли он испытал глубочайшее
разочарование, когда перед кафе появился французский лейтенант с белым
флагом и без единого выстрела сдался в плен вместе с шестнадцатью
солдатами. Каждый из них мог бы помочь Краусу выполнить его давнишнее
обещание.
Христиан отвел глаза от смешного, пылающего лица Брандта и посмотрел
назад, где, строго соблюдая интервал в семьдесят пять метров, по гладкой
прямой дороге шли две другие машины. Лейтенант Гарденбург, командир
Христиана, передал под его командование три машины, а сам с остальной
частью взвода направился по параллельной дороге. Они получили приказ
двигаться на Париж, который, как их заверили, обороняться не будет.
Христиан улыбнулся. У него немного кружилась голова от гордости: впервые
ему доверили командование таким подразделением — три машины, одиннадцать
солдат, десять винтовок и автоматов и тяжелый пулемет.
Христиан повернулся на сиденье и стал смотреть прямо перед собой.
«Красивая страна! — думал он. — Как тщательно обработаны эти поля,
обсаженные тополями и покрытые ровными рядами зеленеющих июньских
всходов…»
«Все получилось так неожиданно и прошло так гладко, — вспоминал
Христиан, — долгое зимнее ожидание, а затем внезапный блестящий бросок
через Европу — всесокрушающая, могучая, превосходно организованная лавина.
Были продуманы все Детали, вплоть до таблеток соли и ампул с сальварсаном.
(В Аахене, перед походом, каждому солдату выдали в неприкосновенном пайке
по три ампулы; Христиан подивился тогда предусмотрительности медицинской
службы, сумевшей оценить силу сопротивления французов.) А как точно все
подтвердилось! Склады, карты и запасы воды оказались именно там, где было
указано; численность французских войск, сила их сопротивления, состояние
дорог — все соответствовало предварительным расчетам. Да, только немцы, —
продолжал размышлять Христиан, вспоминая мощный поток людей и машин,
хлынувший во Францию, — только немцы могли так точно все рассчитать».
Шум самолета заглушил гудение автомобильного мотора. Христиан взглянул
вверх и не мог сдержать улыбку.
Христиан взглянул
вверх и не мог сдержать улыбку. Позади метрах в двадцати над дорогой
медленно летел «юнкерс». Торчащие под фюзеляжем колеса напоминали когти
ястреба, и самолет показался Христиану необыкновенно изящным и прочным.
Любуясь строгими очертаниями «юнкерса», он пожалел, что не попал в
авиацию. Летчики были любимцами армии и населения. Даже на войне они
пользовались неслыханным комфортом и жили, как в первоклассных курортных
гостиницах. В авиацию посылали лучшую молодежь страны — это были чудесные,
беззаботные, самоуверенные парни. Христиан прислушивался к их разговорам в
барах, где они направо и налево сорили деньгами. Собираясь тесным,
недоступным для посторонних кружком, они на своем особом жаргоне делились
впечатлениями от полетов над Мадридом, болтали о бомбардировках Варшавы, о
девушках Барселоны, о новом «мессершмитте». Казалось, они не думали о
смерти и поражении, словно эти понятия не существовали в их узком, веселом
аристократическом мирке.
«Юнкерс» летел теперь прямо над машиной. Пилот накренил самолет,
выглянул из кабины и улыбнулся. Христиан ответил такой же широкой улыбкой
и помахал рукой. Пилот покачал крыльями и полетел дальше — юный,
беззаботный, безрассудно смелый — над обсаженной деревьями дорогой,
простиравшейся перед ними до самого Парижа.
Христиан непринужденно развалился на переднем сиденье машины. Под
деловитое и уверенное гудение мотора и посвистывание напоенного ароматом
трав ветра в его сознании всплыла мелодия, которую он слышал на концерте в
Берлине во время отпуска. Это был квинтет с кларнетом Моцарта — грустная,
волнующая мелодия, песнь юной девушки, оплакивающей в летний полдень на
берегу медленной реки своего утраченного возлюбленного. Полузакрыв глаза,
в которых изредка вспыхивали золотистые искорки, Христиан вспомнил
кларнетиста — низенького лысого человека с печальным лицом и обвислыми
светлыми усами; такими изображают на карикатурах мужей, которых жены
держат под башмаком.
«Вообще-то говоря, — усмехнулся про себя Христиан, — в такое время
следовало бы напевать не Моцарта, а Вагнера. Тот, кто сегодня не напевает
из «Зигфрида», совершает, пожалуй, своего рода предательство в отношении
великого третьего рейха».
Христиан не очень-то любил Вагнера, но пообещал себе вспомнить и о нем,
как только покончит с квинтетом. Во всяком случае, это поможет ему
бороться со сном. Однако его голова тут же упала на грудь, и он уснул,
ровно дыша и не переставая улыбаться во сне. Искоса взглянув на него,
водитель осклабился и с дружеской насмешкой показал большим пальцем на
Христиана фотографу и ефрейтору-силезцу. Силезец громко расхохотался,
словно Христиан специально для него выкинул какой-то невероятно ловкий и
забавный трюк.
Три машины мчались по спокойной, залитой солнцем местности.