Фон Шлайн рявкнул что-то по-французски, и дверь тотчас
же настежь распахнулась. Лейтенант с солдатами ворвался в дом, и дверь за
ними затворилась.
Христиан медленно шагал около машины и курил. Светало. Жемчужно-матовый
свет, смешиваясь с таинственно-синими и серебристо-лиловыми тонами
уходящей ночи, постепенно заливал улицы и дома Парижа. Рассвет был
прекрасен, но Христиан ненавидел его. Скоро, может быть даже сегодня, он
уедет из Парижа и, пожалуй, никогда в жизни больше его не увидит. Ну и
хорошо. Пусть Париж остается французам, этим льстивым обманщикам, которые
всегда побеждают… С него хватит. То, что он принимал за прелестную
лужайку, оказалось трясиной. Манящая красота города была лишь умело
поставленной приманкой, которая завлекала в коварные тенета, гибельные для
мужской чести и достоинства. Обманчивая нежность обезоруживала, обманчивая
веселость низвергала завоевателей в бездну печали. Медики со свойственным
им цинизмом еще тогда все предвидели, выдав каждому по три ампулы
сальварсана, — единственное оружие, пригодное для покорения Парижа…
В раскрытых дверях показался Брандт в штатском пальто, накинутом поверх
пижамы. Его конвоировали двое солдат. Позади шли Франсуаза и Симона, в
халатах и комнатных туфлях. Симона, вся в слезах, по-детски всхлипывала,
но Франсуаза лишь посматривала на солдат с холодной насмешкой.
Христиан пристально посмотрел Брандту в глаза, но прочел в ответном
взгляде только муку. Внезапно вырванный из глубокого, беззаботного сна, он
шел с тупым похоронным видом. Христиан с ненавистью смотрел на это
прорезанное морщинами, изнеженное, безвольное, потерянное лицо. «Да ведь
этот тип даже не похож на немца!» — удивленно подумал он.
— Он самый, — сказал Христиан, обращаясь к фон Шлайну. — А это те две
женщины.
Солдаты втолкнули Брандта в кузов и довольно деликатно подсадили
Симону, которая так и заливалась слезами. Оказавшись в кузове, она
беспомощно протянула руку Брандту. Христиан с презрением наблюдал, как тот
с трагическим видом нежно взял протянутую руку и приложил к своей щеке,
ничуть не стесняясь своих товарищей — солдат, которых собирался бросить,
дезертировав из армии.
Франсуаза отказалась от помощи солдат. Смерив Христиана суровым
напряженным взглядом, она с немым изумлением покачала головой и сама
полезла в кузов грузовика.
«Вот так-то, — подумал Христиан, провожая ее взглядом. — Как видишь, не
все еще кончено. Даже сейчас мы умеем одерживать некоторые победы…»
Грузовик тронулся. Христиан сел в автомобиль рядом с фон Шлайном, и они
поехали вслед за грузовиком по улицам пробуждающегося Парижа к эсэсовскому
штабу.
32
Город выглядел как-то странно. Из окон не свешивались флаги, не было
импровизированных плакатов, приветствующих освободителей, как в других
городах на всем пути от самого Кутанса, а двое французов, которых окликнул
Майкл, нырнули в ближайший дом, едва завидев джип.
— Стой! — сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. — Что-то здесь неладно.
Они выехали на окраину города и остановились на перекрестке двух дорог,
пустынных и неприветливых в это серое хмурое утро. С безлюдных улиц на них
смотрели закрытые ставнями окна каменных домов. Целый месяц они ехали по
дорогам, забитым танками, транспортерами, бензовозами, артиллерией и
пехотой, и в каждом городе их встречали толпы ликующих, празднично одетых
французов и француженок, которые размахивали флагами, извлеченными из
тайников, где они хранились все годы оккупации, распевали «Марсельезу».
Поэтому царившая здесь мертвая тишина казалась угрожающей и зловещей.
— В чем дело, братцы? — спросил Кин с заднего сиденья. — Что, не туда
попали?
— Не знаю, — ответил Майкл, которого теперь раздражало каждое слово
Кина. Три дня тому назад Пейвон велел ему захватить с собой Кина, и все
эти три дня тот не переставая ныл: то война больно медленно идет, то жена
в письмах жалуется, что получаемых денег при возросших ценах не хватает на
жизнь, то еще что-нибудь не так. Благодаря Кину, цены на мясо, на масло,
на хлеб, на детскую обувь неизгладимо запечатлелись в памяти Майкла. «Если
в девятьсот семидесятом году меня спросят, почем был фарш летом сорок
четвертого года, — раздраженно подумал Майкл, — я не задумываясь отвечу:
шестьдесят пять центов фунт».
Он достал карту и развернул ее на коленях. Сзади раздался щелчок: Кин
снял карабин с предохранителя. «Деревенщина, — подумал Майкл, всматриваясь
в карту, — безмозглый, кровожадный ковбои…»
Стеллевато ссутулился рядом, сдвинув каску на затылок, и дымил
сигаретой.
— Знаешь, чего мне сейчас хочется? — сказал он. — Бутылочку вина и
француженку.
Стеллевато был либо слишком молод, либо слишком храбр, либо слишком
глуп для того, чтобы почувствовать опасность, которую таило в себе это
хмурое осеннее утро, и обратить внимание на необычный облик города.
— Попали мы куда надо, — наконец проговорил Майкл. — Но все равно мне
не нравится это место.
Четыре дня тому назад Пейвон послал его в штаб 12-й группы армий с
кучей всевозможных донесений о состоянии коммунального хозяйства и
продовольственном положении в десятке городов, которые они успели
обследовать, а также об обличающих показаниях, данных местными жителями о
некоторых должностных лицах. После этого Майклу надлежало вернуться в штаб
пехотной дивизии. Но когда он вернулся, ему сказали в оперативном
отделении, что Пейвон днем раньше уехал и просил передать Майклу, чтобы
тот ждал его на следующее утро в этом самом городе. В десять ноль-ноль в
город должны были вступить передовые подразделения оперативной группы из
бронетанковых и механизированных войск, с которыми и собирался приехать
сюда Пейвон.
Было уже одиннадцать, но никаких признаков того, что здесь после 1919
года побывали люди, говорящие на английском языке, не наблюдалось, если не
считать маленькой указки с надписью: «Пункт водоснабжения».