— Что, Симона и за меня пойдет?
— Не смейся!.. Квартира у Симоны большая: целых две спальни. Ты тоже
можешь пожить у нее. Ты хороший парень, и незачем тебе тонуть в этом
болоте… — Брандт взмахнул рукой, и этот скупой жест, казалось, охватывал
все: и спотыкающихся солдат, шагавших по дороге, и грозное небо, и
рушащиеся государства. — Хватит с тебя. Ты свое дело сделал. Сделал даже
больше, чем требовалось. Теперь пора каждому, кто не глуп, подумать о
себе…
— Знаешь, — продолжал уговаривать Брандт, ласково положив руку на плечо
Христиану, — с того первого дня на парижской дороге я все время справлялся
о тебе, беспокоился, чувствуя, что если смогу помочь кому-нибудь выбраться
живым и невредимым из этой заварухи, то выбор мой падет на тебя. Когда все
кончится, нам будут нужны такие люди; как ты. Если даже ты считаешь, что
не вправе поступать так ради себя, то ты обязан сделать это ради своей
страны… Ну, так как же, останешься со мной?
— Может быть, — не сразу ответил Христиан. — Может быть. — Он тряхнул
головой, чтобы прогнать усталость и сон, и осторожно объехал группу
солдат, которые при слабом свете затемненных карманных фонариков суетились
около броневика, лежавшего поперек дороги. — Может быть, и останусь…
Только прежде нужно добраться до Парижа, а потом уже думать, что делать
дальше…
— Доберемся, — спокойно сказал Брандт. — Обязательно доберемся. Теперь
я в этом абсолютно уверен.
На другой вечер они въехали в Париж. Машин на улицах было очень мало.
Город был погружен в темноту, но ничто, как будто, не изменилось по
сравнению с тем, что Христиан видел раньше, когда он бывал здесь до
вторжения. По улицам по-прежнему проносились немецкие штабные автомобили,
то и дело отворялись двери затемненных кафе, на мгновение озаряя улицу
слабым отблеском света, раздавался громкий хохот солдат, прогуливающихся
по тротуару. Когда они проезжали площадь Оперы, Христиан успел заметить
девиц, которые, как и прежде, зазывали прохожих мужчин, особенно в военной
форме. «Да, мир коммерции живет своей обычной жизнью, — мрачно подумал
Христиан. — Ему все равно, где противник: в тысяче километров или на
подступах к городу, в Алжире или в Алансоне…»
Возбужденный Брандт нетерпеливо ерзал на краешке сиденья, направляя
Христиана в путаном лабиринте затемненных улиц. Христиану вспомнились
другие времена. Они с Брандтом разъезжали по этим же бульварам вместе с
Гарденбургом и унтер-офицером Гиммлером, который с видом профессионального
гида показывал им местные достопримечательности. Весельчака Гиммлера
больше нет: кости его тлеют где-то в песках пустыни. Гарденбург покончил
самоубийством в Италии… А вот они с Брандтом живы и снова едут по тем же
улицам, вдыхают тот же древний аромат старинного города, проезжают мимо
тех же памятников, мимо вечной реки…
— Приехали, — прошептал Брандт. — Остановись здесь.
Христиан затормозил и выключил зажигание. Он очень устал.
Он очень устал. Перед ними
был гараж, к массивным воротам которого вел крутой бетонированный спуск.
— Жди меня здесь, — сказал Брандт, торопливо вылезая из машины. Он
подошел к боковой двери гаража и постучал. Дверь почти тотчас же
отворилась, и Брандт исчез за ней. Христиан вспомнил, как точно так же
исчез Гиммлер за дверью публичного дома, вспомнил мавританские портьеры,
шампанское и улыбку на красных губах брюнетки. «Странный вкус, —
насмешливо говорили красные губы, — очень странный, не правда ли?» И
отрывисто-грубый ответ Брандта: «Мы вообще странные люди. Еще узнаете. А
пока занимайся своим делом!» А потом — зеленое шелковое платье в руках у
Гиммлера и надпись на стене «1918»). Где-то в глубине сознания у Христиана
снова зашевелилась мрачная мысль: «Эти французы нас всех перебьют…»
Массивные ворота гаража медленно, со скрипом распахнулись, и в глубине
строения тускло замерцало бледно-желтое пятно света. Появился Брандт и,
быстрым взглядом окинув улицу, торопливо зашептал:
— Загоняй сюда… Быстрее!
Христиан завел мотор и, развернув машину, направил ее по спуску туда,
где мерцал свет. Он слышал, как ворота гаража, пропустив машину, снова
закрылись. Осторожно двигаясь по узкому проходу, Христиан отвел машину в
дальний угол и, остановившись, осмотрелся кругом. В полутьме гаража он
разглядел еще три-четыре машины, накрытые брезентом.
— Все в порядке! — услышал он голос Брандта. — Здесь и поставь.
Христиан заглушил мотор и вылез из машины. К нему подошел Брандт с
каким-то толстым коротышкой в мягкой фетровой шляпе, которая при столь
скудном освещении делала его похожим на нечто среднее между театральным
комиком и злодеем.
Коротышка медленно обошел вокруг машины, что-то ощупывая и осматривая.
— Пойдет, — сказал он по-французски, а затем исчез в маленькой каморке,
откуда и светила затемненная лампочка.
— Машину я продал. Мне дали за нее семьдесят пять тысяч франков, —
сказал Брандт, помахав перед лицом Христиана пачкой банкнот. Банкнот
Христиан, конечно, не разглядел, по услышал сухой шелест бумажек. — В
ближайшие несколько недель деньги нам будут очень кстати. Теперь давай
заберем все из машины. Дальше пойдем пешком.
«Семьдесят пять тысяч! — подумал восхищенный Христиан, помогая Брандту
выгружать из машины окорок, сыр, кальвадос. — Этот человек нигде не
пропадет! Всюду у него друзья, деловые знакомства, и ему в любой момент
охотно придут на выручку».
Коротышка вернулся с двумя парусиновыми мешками, и Христиан с Брандтом
стали складывать в них продукты. Француз безучастно стоял поодаль, не
изъявляя ни малейшего желания помочь им. Когда они покончили со своим
делом, он проводил их к выходу и отпер дверь.
— До свидания, месье Брандт. Желаю хорошо провести время в Париже, —
сказал он с такой хитрой, едва уловимой насмешкой в голосе, что Христиану
захотелось схватить его за шиворот и вытащить на улицу, чтобы разглядеть
как следует его лицо.