Никакого
организованного сопротивления нет.
Двое спасшихся в знак согласия энергично кивали головами, а их глаза
беспокойно перебегали от Христиана к Штауху.
— Они говорят, что мы отрезаны, — продолжал Штаух. — Связной,
прорвавшийся из штаба дивизии, сказал, что там никого не осталось.
Американцы застрелили генерала и закололи ножами двух полковников…
— Заткнись! — крикнул Христиан Штауху. Он повернулся в сторону двух
беглецов. — Убирайтесь отсюда! — закричал он на них.
— Куда же мы пойдем?.. — взмолился один из них. — Везде парашютисты…
— Убирайтесь отсюда! — еще громче крикнул Христиан, проклиная судьбу,
которая послала на его голову этих двух солдат и позволила им пять минут
болтать с его людьми.
— Если я увижу вас здесь через минуту, я прикажу своим солдатам
пристрелить вас. И если вы еще когда-либо попадетесь мне на глаза, я
предам вас военному суду, и вас расстреляют за дезертирство.
— Господин унтер-офицер, пожалуйста…
— Даю вам одну минуту, — повторил Христиан.
Двое солдат дико оглянулись вокруг, повернулись и затрусили прочь.
Затем их охватил панический страх, и они побежали что есть силы, пока не
скрылись за изгородью соседнего крестьянского поля.
Христиан сделал несколько больших глотков из бутыли. Вино было
неразбавленное, очень крепкое и страшно обжигало горло. Но уже через
минуту он почувствовал себя уверенным и сильным. Прищурив глаза и глядя на
своих солдат оценивающим взглядом, он думал: «Я заставлю вас, негодяев,
сражаться за целую роту отборных гвардейцев».
— Приложитесь еще разок к флягам!.. — закричал он. — Приложитесь еще
разок перед выступлением!..
Все солдаты сделали еще по нескольку глотков. Потом они двинулись
гуськом с Христианом во главе по дну канавы вдоль плотной изгороди,
разделявшей крестьянские поля, навстречу звукам стрельбы, доносившимся с
востока. Первые десять минут они шли быстро, делая небольшие остановки,
лишь когда подходили к границе поля или когда их путь пересекала одна из
узких, обнесенных изгородью дорожек. В таких случаях Христиан или один из
солдат выглядывал из-за изгороди, убеждался, что путь впереди свободен, и
затем звал остальных. Солдаты вели себя хорошо. Кальвадос, с мрачным
удовлетворением заметил Христиан, пока что делал свое дело. Солдаты были
бдительны, подтянуты, не поддавались панике; усталость как рукой сняло.
Они быстро реагировали на слова команды, действовали четко и смело и не
стреляли без толку, даже тогда, когда над их головами свистели пулеметные
очереди.
«Только бы мне удалось за час добраться с ними до штаба полка, —
размышлял Христиан, — если, разумеется, штаб полка еще существует, и
включить их в какую-нибудь организованную группу под командой офицера,
имеющую определенную задачу, тогда они еще могли бы оправдать свой хлеб».
Но вскоре они попали в беду. По ним внезапно открыл огонь пулемет,
укрытый в канаве за плотной изгородью в конце поля. Пока добрались до
укрытия, двоих ранило. Одному из них, небольшого роста пожилому солдату с
печальным взглядом, пулеметной очередью так разворотило челюсть, что вся
нижняя часть его лица превратилась в сплошную кровавую массу; солдат
громко стонал, делая отчаянные усилия, чтобы не захлебнуться в собственной
крови. Христиан сделал ему перевязку, однако кровь из раны продолжала
хлестать так, что ему едва ли можно было помочь.
— Оставайтесь здесь, — приказал Христиан двум раненым. — Вы здесь
хорошо укрыты. Как только доберемся до полка, мы придем за вами. — Он
заставил свой голос звучать резко и уверенно, хотя и был убежден, что
больше не увидит ни одного из них живым.
Солдат с разбитой челюстью через пропитанную кровью повязку издавал
какие-то умоляющие звуки, однако Христиан оставил его мольбу без внимания.
Он подал знак остальным двигаться дальше, но никто не пошевелился.
— Давай, давай, — скомандовал Христиан. — Чем быстрее будете двигаться,
тем больше шансов на то, что вы отсюда выберетесь. Если же будете стоять
на месте, то заработаете…
— Послушайте, унтер-офицер, — сказал Штаух, сгорбившийся в поросшей
травой канаве, — какой смысл обманывать себя? Мы отрезаны, и у нас нет ни
малейшей надежды. Вокруг нас, черт побери, целая американская дивизия, и
мы находимся как раз в ее центре. Кроме того, эти двое умрут, если им не
будет быстро оказана помощь. Я готов перебраться через изгородь с белым
флагом на винтовке и договориться о сдаче в плен… — Он остановился на
полуслове, стараясь не смотреть на Христиана.
Христиан обвел взглядом других солдат. Их бледные, изнуренные лица,
выглядывающие из канавы, красноречиво говорили о том, что временный подъем
духа, почерпнутый из бутыли, испарился окончательно и бесповоротно.
— Первого, кто осмелится перебраться через изгородь, я пристрелю своими
руками, — тихо проговорил он. — Будут еще какие-нибудь предложения?
Все молчали.
— Мы должны разыскать полк, — сказал Христиан. — Штаух, ты пойдешь в
голове. Я пойду замыкающим и буду следить за каждым из вас. Двигайтесь по
канавам, по эту сторону изгороди. Пригибайтесь ниже и передвигайтесь
быстро. Ну ладно, пошли.
Христиан, держа свой шмайсер у бедра, следил, как десять человек, один
за другим, поползли по канаве. Солдат, раненный в челюсть, все еще
продолжал издавать булькающие, жалобные звуки, когда христиан проходил
мимо него, но они становились все слабее и раздавались уже не так
регулярно.
Раза два они останавливались и наблюдали, как немецкие танки с
грохотом, очертя голову, несутся по дороге к побережью, и это действовало
ободряюще; Один раз они видели джип с сидевшими в нем тремя американцами,
буксовавший около крестьянского дома. Христиан почувствовал, как шедших
впереди него людей охватило жгучее желание побежать вперед, броситься на
землю, заплакать, умереть и покончить, наконец, со всем этим ужасом.