— У тебя был такой испуганный голос, — проговорила Пегги, — что мне
даже стало страшно.
— «Я не буду, я не буду», — в раздумье повторил Майкл. — Не знаю, к
чему это относилось… Во всяком случае, сейчас я ничем не напуган. Утро
чудесное, «Доджеры» выиграли, моя девушка приготовила мне апельсиновый
сок…
— Что ты собираешься делать сегодня? — спросила Пегги.
— Ничего особенного: поброжу немного, посмотрю на небо, посмотрю на
девушек, чего-нибудь выпью, оформлю завещание…
— Да замолчи! — серьезным голосом воскликнула Пегги.
— Извини.
— Ты рад, что я позвонила? — спросила Пегги уже нарочито кокетливым
тоном.
— Видишь ли, я думаю, что иначе и быть не могло, — небрежно протянул
Майкл.
— Ты знаешь свои способности.
— Пегги!
Она рассмеялась.
— Заслужила я сегодня обед?
— А как ты думаешь?
— Думаю, что заслужила. Надень свой серый костюм.
— Он же почти совсем протерся на локтях.
— Надень серый костюм, он мне нравится.
— Хорошо.
— А что мне надеть? — Впервые за все время разговора голос Пегги
прозвучал неуверенно, с наивной озабоченностью.
Майкл засмеялся.
— Чего ты смеешься? — резко спросила Пегги.
— Скажи еще раз, повтори: «А что мне надеть?»
— Зачем?
— Потому что от этих слов мне становится смешно, я вспоминаю тебя, и у
меня появляется жалость и нежность к тебе и ко всем женщинам на свете.
— Скажи пожалуйста! — обрадовалась Пегги. — Сегодня ты встал с правой
ноги, не правда ли?
— Конечно.
— Так что мне надеть? Голубое ситцевое платье или бежевый костюм с
кремовой блузкой, или…
— Голубое платье.
— Оно такое старое.
— Голубое платье.
— Хорошо, а волосы как — вверх или вниз?
— Вниз.
— Но…
— Вниз!
— Боже, — сказала Пегги, — я буду выглядеть так, словно меня вытащили
из Харлема [река, протекающая через негритянские кварталы Нью-Йорка]. Ты
не боишься, что кто-нибудь из твоих друзей увидит нас?
— Я рискну.
— И не пей слишком много…
— Послушай, Пегги…
— Ты начнешь обходить всех своих друзей и прощаться с ними.
— Пегги, клянусь жизнью…
— Тебя хотят использовать просто как пушечное мясо. Будь осторожен.
— Я буду осторожен.
— Рад, что я позвонила? — Пегги опять заговорила кокетливым тоном,
словно девица, томно прикрывающаяся веером на студенческом балу.
— Рад.
— Это все, что я хотела знать. Выпей апельсиновый сок. — Она повесила
трубку.
Майкл с улыбкой медленно опустил трубку. Он сидел и думал о Пегги.
Потом поднялся и через гостиную прошел на кухню; там он поставил
кипятить воду, отмерил три полных с верхом ложки кофе, наслаждаясь
необыкновенно приятным запахом, исходившим из банки, достал бекон и яйца,
нарезал хлеб для гренков, отпивая между делом большими глотками холодный
апельсиновый сок.
Приготавливая завтрак, он мурлыкал какую-то песенку без
слов. Ему нравилось самому готовить завтраки, быть одному в своем
холостяцком доме, ходить в свободной пижаме, ступая босыми ногами по
холодному полу. Он положил на большую сковороду пять ломтиков бекона и
поставил ее на небольшой огонь.
В спальне зазвонил телефон.
— Фу, черт! — выругался Майкл. Он снял с огня сковороду с беконом и
пошел через гостиную. Всякий раз, проходя через эту комнату, он не мог
нарадоваться: что за приятная комната, с высоким потолком, двусветная, с
широкими окнами; по всей комнате у стен книжные шкафы с книгами в
разноцветных коленкоровых переплетах, образующих нежный и приятный спектр.
Майкл взял трубку:
— Алло.
— Голливуд, Калифорния, вызывает мистера Уайтэкра.
— Уайтэкр слушает.
С другого конца континента раздался голос Лауры, низкий и
неестественный.
— Это Майкл? Майкл, дорогой…
Майкл чуть слышно вздохнул:
— Здравствуй, Лаура.
— В Калифорнии сейчас семь часов утра, — сказала Лаура с легким
упреком, — я поднялась так рано, чтобы поговорить с тобой.
— Благодарю.
— Я знаю все, — возбужденно заговорила Лаура. — Это ужасно! Почему тебя
берут рядовым?..
Майкл усмехнулся.
— Это не так уж ужасно. Много людей служат на таком же положении.
— Здесь уже почти все по крайней мере майоры.
— Знаю, — сказал Майкл, — может быть, именно поэтому есть смысл
остаться рядовым.
— Да перестань ты, черт возьми, оригинальничать, — вспылила Лаура, —
тебе ни за что не вынести этой службы. Я знаю, какой у тебя желудок.
— Моему желудку, — серьезно ответил Майкл, — придется пойти в армию
вместе со мной.
— Послезавтра ты будешь сожалеть об этом.
— Возможно, — согласился Майкл.
— Через два дня ты попадешь на гауптвахту, — громко сказала Лаура. —
Сержант скажет что-нибудь такое, что тебе не понравится, и ты ударишь его.
Я знаю тебя.
— Послушай, — спокойно произнес Майкл, — никто не собирается бить
сержантов — и я тоже.
— За всю свою жизнь ты ни от кого не получал приказаний, Майкл. Я знаю
тебя. Это одна из причин, почему с тобой невозможно было жить. Во всяком
случае, я прожила с тобой три года и знаю лучше, чем кто…
— Правильно, дорогая Лаура, — терпеливо сказал Майкл.
— Пусть мы разведены и всякое такое, — торопливо продолжала Лаура, — но
во всем мире нет никого, кого бы я любила больше тебя, ты знаешь это.
— Знаю, — произнес Майкл. Он верил ей.
— И я не хочу, чтобы тебя убили. — Она заплакала.
— Меня не убьют.
— И мне противно думать о том, что кто-то будет тобой командовать. Это
несправедливо.
Майкл покачал головой, лишний раз убеждаясь, какая глубокая пропасть
отделяет реальный мир от мира в представлении женщины.
— Не беспокойся обо мне, Лаура, дорогая, — сказал он.