11
Поезд медленно шел вдоль сугробов мимо заснеженных холмов Вермонта. Ной
сидел в пальто у замерзшего окна, дрожа от холода: в вагоне испортилось
отопление. Перед его глазами медленно проплывал неприглядный пейзаж. Все
выглядело серым в это раннее облачное рождественское утро. Поезд был
переполнен, и Ною не удалось получить спальное место. Он чувствовал
скованность во всем теле, лицо его было выпачкано сажей, налетевшей с
паровоза. В мужском туалете замерзла вода, и он не смог побриться. Потирая
небритую щеку, Ной представил себе, какой у него должен быть вид:
противная черная щетина, красные воспаленные глаза, а на воротничке
грязные пятна от копоти. «Черт возьми! — думал он. — Как же в таком виде
представляться ее семье?»
Его нерешительность возрастала с каждой милей. На одной станции, где
они стояли пятнадцать минут, его охватило неудержимое желание выпрыгнуть,
сесть на стоявший рядом встречный поезд и возвратиться в Нью-Йорк.
Неудобства поездки, холод, храп пассажиров, вид мрачных вершин,
вырисовывавшихся в облачной ночи, удручающе действовали на Ноя, и его
уверенность постепенно таяла. «Нет, — говорил он себе, — ничего из этого
не выйдет…»
Хоуп уехала раньше, чтобы подготовить почву. За эти два дня она, должно
быть, успела сказать отцу, что собирается выйти замуж и что ее мужем будет
еврей. «Наверно, все сошло благополучно, — размышлял Ной, сидя в грязном
вагоне и стараясь настроить себя на оптимистический лад, — иначе она
послала бы мне телеграмму. Она разрешает мне приехать, значит, все должно
быть в порядке, должно быть…»
После того как ему отказали в приеме в армию, Ной принял вполне
разумное решение перестроить свою жизнь так, чтобы приносить как можно
больше пользы. Он стал проводить три-четыре вечера в неделю в библиотеке
за изучением проектов по судостроению. «Больше кораблей, — кричали газеты
и радио, — как можно больше кораблей!» Что ж, если ему не суждено воевать,
то, по крайней мере, он сможет строить. Он никогда не имел дела с
чертежами, и его представление о сварке и клепке было самым смутным, а по
всем данным, чтобы стать специалистом в любой из этих областей,
потребуются месяцы упорной учебы. И он занимался с неутомимым рвением,
заучивая наизусть, повторяя вслух содержание прочитанного, заставляя себя
снова и снова воспроизводить по памяти чертежи. Он умел работать с книгой,
и учение подвигалось быстро. Еще месяц, думал он, и можно будет пойти на
верфь, смело подняться на леса и начать зарабатывать себе на хлеб.
И рядом с ним будет Хоуп. Он чувствовал себя немного виноватым,
собираясь строить свое личное счастье в то время, когда его товарищи
переживают ужасы войны. Однако, если он, Ной, откажется от семейной жизни,
это нисколько не приблизит поражение Гитлера и не ускорит капитуляцию
Японии.
И рядом с ним будет Хоуп. Он чувствовал себя немного виноватым,
собираясь строить свое личное счастье в то время, когда его товарищи
переживают ужасы войны. Однако, если он, Ной, откажется от семейной жизни,
это нисколько не приблизит поражение Гитлера и не ускорит капитуляцию
Японии. К тому же Хоуп так настаивала.
Но ведь Хоуп так любит своего отца, а он убежденный пресвитерианец,
церковный староста с твердо укоренившимися в сознании суровыми
религиозными принципами.
Она ни за что не выйдет замуж без согласия отца. «О боже, — думал Ной,
уставившись на капрала морской пехоты, который, развалившись на сиденье,
спал с открытым ртом и поднятыми вверх ногами, — боже, почему так сложно
устроен мир?»
Вот в окне показался кирпичный завод и замелькали тесно жмущиеся друг к
другу унылые заснеженные улицы с пирамидальными крышами домов. А вот и
Хоуп, она стоит на платформе и старается взглядом отыскать его лицо в
мелькающих замерзших окнах.
Он на ходу спрыгнул с поезда, прокатился по скользкому снегу, стремясь
удержать равновесие, взмахнул руками и чуть было не выпустил из рук
потертый саквояж из искусственной кожи. Какой-то пожилой человек с
чемоданом ядовито заметил ему:
— Это лед, молодой человек, лед, на нем не танцуют.
Хоуп спешила ему навстречу. У нее было бледное, встревоженное лицо.
Остановившись в нескольких шагах, даже не поцеловав его, она воскликнула:
— Боже мой. Ной! Тебе нужно побриться.
— Вода замерзла, — бросил он с раздражением.
Некоторое время они стояли друг против друга в нерешительности. Затем
Ной быстро огляделся вокруг, стараясь определить, одна ли она пришла. На
станции сошло еще несколько пассажиров, но было очень рано, их никто не
встречал, и они уже спешили к выходу. Вскоре поезд отошел, и, если не
считать пожилого мужчины с чемоданом, Ной и Хоуп остались на станции одни.
«Нехорошо, — подумал Ной, — они послали ее, чтобы она сама сообщила мне
неприятную весть».
— Как доехал? — стараясь скрыть смущение, спросила Хоуп.
— Отлично, — ответил Ной. Она казалась какой-то странной и холодной; на
ней было старое короткое пальтишко из толстой клетчатой ткани, а на голове
туго повязанный шарф. С холодных вершин дул северный ветер, насквозь
пронизывая его пальто, словно оно было из тончайшей ткани.
— Значит, проводим рождество здесь? — спросил Ной.
— Ной… — тихо, дрожащим голосом произнесла Хоуп, стараясь скрыть
волнение. — Ной, я еще не говорила им.
— Что? — упавшим голосом спросил Ной.
— Я не сказала им ничего: ни что ты должен приехать, ни что я хочу
выйти за тебя замуж, ни что ты еврей, ни что ты вообще существуешь.
Ной проглотил обиду. «До чего же глупо и бессмысленно проводить так
рождество», — подумал он, глядя на неприветливые вершины.
— Ну что же, — ответил он, сам не сознавая, что хотел этим сказать.