— Муж этой женщины гниет в
тюрьме, а брат мужа жаждет вступить в грязную сделку с немцем, любовником
своей невестки. Вот они, прелести французской семейной жизни!»
— В денежных делах, дорогой, нужно быть практичным, — улыбнулась
Коринна, крепко обнимая его за шею.
— Скажи своему паршивому деверю, — громко заявил Христиан, — что я
солдат, а не спекулянт.
Коринна опустила руки.
— Ну, знаешь, — жестко заметила она, — незачем зря оскорблять людей.
Все другие тоже солдаты, но это не мешает им набивать карманы.
— Я не отношусь к этим «другим»! — крикнул Христиан.
— Ну вот, — жалобно захныкала Коринна, — все ясно: твоя маленькая
Коринна уже надоела тебе!
— О, черт! — Христиан быстро надел мундир и пилотку, рванул дверь и
вышел.
Свежий, пропитанный тонким ароматом предрассветных сумерек воздух
подействовал на него успокаивающе. Все-таки он очень удобно пристроился у
Коринны. Не всякому так удается.
«Ладно, — решил он, — дело не спешное, может обождать до возвращения из
отпуска».
Христиан зашагал по улице. Он не выспался, но радостное волнение при
мысли о том, что в семь часов утра он уже будет сидеть в поезде, уносящем
его домой, усиливалось с каждой минутой.
Залитый лучами яркого осеннего солнца, Берлин был чудесен. Вообще-то
Христиан не очень любил этот город, но сегодня, проходя по его улицам с
чемоданом в руке, он с удовольствием отметил, что царящая в столице
атмосфера какой-то уверенности и собранности, щегольская, отлично сшитая
форма военных и элегантные костюмы штатских, заметный во всем дух бодрости
и довольства приятно отличаются от серости и скуки французских городов,
где он провел последний год.
Христиан вынул из кармана бумажку с адресом фрау Гарденбург и вдруг
вспомнил, что забыл доложить о том небритом сапере, которого отчитывал в
кафе. Ну ничего, он сделает это, когда вернется.
Христиан размышлял, как ему поступить: найти сначала место в гостинице
или сразу же отнести сверток жене Гарденбурга. В конце концов он решил,
что в первую очередь займется свертком, разделается с поручением
лейтенанта, а потом целые две недели будет сам себе хозяин и над ним не
будут висеть никакие обязанности, связанные с тем миром, который он
оставил в Ренне. Шагая по солнечным улицам, Христиан неторопливо обдумывал
программу своего отпуска. Во-первых, концерты и театры. Есть специальные
бюро, где солдатам бесплатно дают билеты: ему ведь нужно экономить деньги.
Жаль, что сейчас еще рано ходить на лыжах, это было бы лучше всего. Но
Христиан ни за что не решился бы опоздать из отпуска. Он давно уже уяснил,
что в армии всякое промедление смерти подобно и что если он с опозданием
вернется в полк, то уже никогда не сможет рассчитывать на получение
отпуска.
Гарденбурги жили в новом внушительного вида здании. В подъезде стоял
швейцар в униформе, пол вестибюля покрывали толстые ковры.
В ожидании
лифта Христиан с удивлением спрашивал себя, как это жена простого
лейтенанта ухитряется жить так шикарно.
Лифт остановился на четвертом этаже, Христиан отыскал нужную квартиру и
позвонил. Дверь приоткрылась, и он увидел перед собой какую-то блондинку.
Волосы у нее были растрепаны, она выглядела так, будто только что
поднялась с постели.
— Да? — сухо и неприязненно спросила она. — Что вам нужно?
— Я унтер-офицер Дистль из роты лейтенанта Гарденбурга, — ответил
Христиан и подумал: «Неплохо, видно, ей живется, валяется в постели до
одиннадцати часов».
— В самом деле? — насторожилась женщина, все еще не решаясь полностью
открыть дверь. На ней был стеганый халат из пурпурного шелка.
Нетерпеливыми, грациозными движениями женщина то и дело поправляла упрямо
спускавшиеся на глаза волосы, и Христиан не мог не отметить про себя:
«Недурная штучка у лейтенанта, совсем недурная!»
— Я только что приехал в отпуск, — неторопливо, чтобы успеть получше
рассмотреть фрау Гарденбург, объяснял Христиан. Это была высокая женщина с
гибкой талией и пышным, красивым бюстом, выделявшимся даже под халатом. —
Лейтенант попросил меня передать вам подарок от него.
Несколько секунд женщина задумчиво смотрела на Христиана. У нее были
большие, холодные серые глаза, взгляд которых показался Христиану слишком
уж расчетливым и взвешивающим. Наконец она решилась улыбнуться.
— Ах так! — воскликнула она, и в ее голосе прозвучали приветливые
нотки. — Я вас знаю. Вы тот серьезный, что на ступенях Оперы.
— Что? — опешил Христиан.
— Помните снимок, сделанный в день падения Парижа?
— Ах, да! — вспомнил Христиан и улыбнулся.
— Так заходите же… — Она взяла его за руку и потянула за собой. —
Возьмите свой чемодан. Как это мило с вашей стороны навестить меня!
Заходите, заходите…
В огромной гостиной с большим, зеркального стекла окном, выходившим на
соседние крыши, царил неописуемый беспорядок. На полу валялись бутылки,
стаканы, окурки сигар и сигарет, на столе стоял разбитый бокал, а по
стульям были разбросаны различные предметы дамского туалета. Фрау
Гарденбург обвела взглядом эту картину и сокрушенно покачала головой.
— Ужасно, не правда ли? Но сейчас невозможно держать горничную. — Она
переставила с одного стола на другой какую-то бутылку, высыпала в камин
содержимое пепельницы, потом снова посмотрела вокруг и в отчаянии
воскликнула: — Нет, не могу! Я просто не могу! — и бессильно опустилась в
глубокое кресло, вытянув длинные голые ноги в красных на меху домашних
туфлях с высокими каблуками.
— Садитесь, унтер-офицер, — пригласила она, — и не обращайте внимания
на этот хаос. Я все время твержу себе, что во всем виновата война. —
Женщина засмеялась. — После войны я буду жить совсем по-другому и стану
образцовой домашней хозяйкой, у которой каждая булавка будет иметь свое
место.