— Он безобразничал? — озабоченно спросила Филис.
— Что вы!
— Боюсь, что его никуда больше не будут приглашать, уже и сейчас все
его избегают, — пожаловалась Филис.
— Не вижу причин, — пожал плечами Майкл.
— Даже если вы и правы, все равно Арни очень тяжело. Он сидит в своей
комнате мрачный как туча и всем, кто готов его слушать, твердит, что
исписался. Я привела его сюда в надежде, что ему будет полезно побыть на
людях и я смогу присмотреть за ним… — Филис пожала плечами, провожая
взглядом удаляющуюся неряшливую фигуру Арни. — Кое-кому из мужчин
следовало бы обрубить руки, как только они потянутся за первой рюмкой
вина.
Старомодным изысканным жестом Филис подобрала юбки, и, шурша тафтой,
направилась вслед за драматургом.
— Пожалуй, я не прочь выпить, — сказал Майкл.
— И я тоже, — поддержала Лаура.
— Ну, и я за компанию, — согласился Пэрриш.
Они молча стояли у стойки, глядя, как буфетчик наполняет бокалы.
— Злоупотребление алкоголем, — торжественным тоном проповедника
провозгласил Пэрриш, протягивая руку за бокалом, — это одна из черт,
отличающих человека от животного. — Все рассмеялись. Прежде чем выпить,
Майкл знаком показал Пэрришу, что поднимает тост за него.
— За Мадрид! — ровным и спокойным голосом сказал Пэрриш.
— За Мадрид! — вполголоса отозвалась Лаура.
Майкл почувствовал, что к нему возвращается прежнее беспокойство. Он
заколебался, но все же сказал, как и остальные:
— За Мадрид!
Все выпили.
— Когда вы возвратились? — спросил Майкл, ощущая какую-то неловкость.
— Четыре дня назад, — ответил Пэрриш, снова поднося бокал к губам. — У
вас в Америке очень хорошие напитки, — добавил он с улыбкой. Он пил
непрерывно, каждые пять минут снова наполняя бокал, но не обнаруживал
никаких признаков опьянения — только лицо его становилось краснее.
— А когда выехали из Испании?
— Две недели назад.
«Две недели назад он еще бродил по замерзшим дорогам, — подумал Майкл,
— с винтовкой, в полувоенной форме; над его головой проносились самолеты,
а по обочинам дорог виднелись свежие могилы. А сейчас он стоит здесь в
синем костюме, как шафер на своей свадьбе, и встряхивает ледяные кубики в
бокале вина. Окружающие болтают о своем последнем кинофильме и о том, что
говорят о нем критики, и почему ребенок закрывает во сне кулачком глаза: В
углу комнаты гитарист распевает нелепые баллады, якобы сложенные на Юге.
Все это происходит в богатой, устланной коврами, переполненной гостями
квартире, на одиннадцатом этаже дома, которому ничто не угрожает. Из
высоких окон открывается вид на парк, а над буфетом висит фуксиновая
девица с тремя грудями. Пройдет еще немного времени, и он отправится на
пристань — ее можно видеть из этих окон, — сядет на пароход и уедет
обратно в Испанию. По его лицу трудно сказать, что он пережил, а его
добродушно-грубоватая манера держаться не позволяет судить, знает ли он,
что его ждет.
По его лицу трудно сказать, что он пережил, а его
добродушно-грубоватая манера держаться не позволяет судить, знает ли он,
что его ждет.
Люди, — продолжал размышлять Майкл, — удивительно легко
приспосабливаются. Ведь Пэрриш значительно старше его и, несомненно,
прожил более трудную жизнь, и все же он отправился в Испанию и участвовал
в длинных переходах по залитой кровью земле. Он убивал и рисковал быть
убитым, а сейчас возвращается туда продолжать ту же жизнь…»
Майкл тряхнул головой. Он понял, что ему неприятно присутствие этого
краснолицего человека с огрубевшими руками: он торчит здесь, на этом
вечере, как вежливый жандарм, приставленный к совести Майкла. Подумав об
этом, он тут же возненавидел себя за такие мысли.
— …Нам очень нужны деньги, — продолжал Пэрриш, обращаясь к Лауре, —
деньги и политическая поддержка. Желающих драться мы найдем сколько
угодно. Но английское правительство конфисковало все золото республиканцев
в Лондоне, а Вашингтон помогает Франко. Мы вынуждены отправлять своих
людей нелегально, а это требует денег — для взяток, для оплаты проезда и
так далее. Однажды в окопах под Университетским городком, когда стоял
такой холод, что, клянусь богом, у кита отмерзли бы соски на брюхе, ко мне
обратились мои друзья. «Вот что, дружище Пэрриш, — сказал один из них, —
ты все равно зря тратишь здесь патроны — мы еще не видели, чтобы ты убил
хоть одного фашиста. Зато у тебя хорошо подвешен язык, и мы решили послать
тебя обратно в Штаты. Расскажи там несколько душераздирающих, красочных
историй о героях бессмертной Интернациональной бригады, сражающихся с
фашистами. Поезжай и возвращайся с полными карманами денег». Ну вот я и
приехал. Я выступаю на собраниях и даю полную волю своему красноречию. Не
успеешь опомниться, как публика загорается энтузиазмом и становится
необычайно щедрой. Глядя на этих восторженных девушек и видя, как
стекаются денежки, я начинаю думать, что нашел свое истинное призвание в
борьбе за свободу. — Пэрриш ухмыльнулся, радостно сверкнув белоснежными
вставными зубами, и протянул буфетчику пустой бокал. — Вы тоже хотите
послушать страшные рассказы о кровавой борьбе за свободу измученной
Испании?
— Ну уж нет, — запротестовал Майкл. — Особенно после такого вступления!
— А таким людям правда и не нужна. — Пэрриш сразу отрезвел, с его лица
исчезла улыбка. Он повернулся и обвел глазами комнату. И впервые в его
холодном, суровом, оценивающем взгляде Майкл уловил, как много пережил
этот человек.
— Беженцы… — снова заговорил Пэрриш. — Юноши, которые приехали в
Испанию за пять тысяч миль и с удивлением узнали, что тут можно,
оказывается, погибнуть от фашистской пули… Грязные французские
таможенные чиновники, вымогающие взятки за то, чтобы в разгар зимы
пропустить босых людей с кровоточащими ногами, через границу в Пиренеях.