— Ной, милый, — с жаром проговорила она, тряся его за плечи, — что с
тобой случилось? Что они с тобой делают?
— Ничего, — крикнул Ной, — ничего! Я скажу тебе после войны! А теперь
собирай свои вещи и пойдем отсюда!
Хоуп опустила руки.
— Хорошо, — упавшим голосом сказала она и снова стала свертывать белье
и аккуратно укладывать его в чемодан.
Через десять минут они были готовы. Ной вышел, неся ее чемодан и свою
брезентовую сумку, в которой лежала чистая рубашка и бритвенный прибор.
Выходя из комнаты, он ни разу не оглянулся. Хоуп же, дойдя до двери,
обернулась. Косые лучи заходящего солнца проникали через щели ставней и
рассыпались мелкой золотистой пылью. Оставшиеся на туалетном столике
нарциссы еще ниже склонили свои головки словно в ожидании приближающейся
смерти. В остальном комната была такой же, как и тогда, когда она в первый
раз вошла в нее. Хоуп осторожно закрыла дверь и пошла по лестнице вслед за
Ноем.
Хозяйка стояла на крыльце все в том же сером фартуке. Она ничего не
сказала, когда Ной уплатил ей деньги, и продолжала молча стоять,
распространяя запах пота, помоев и старости, с сознанием своей правоты
глядя вслед солдату и молодой женщине, медленно уходившим по тихой улице к
автобусной остановке.
Когда Ной вернулся в казарму, несколько человек уже спало. Около двери
храпел пьяный Доннелли, но никто не обращал на него внимания. Ной снял
свой вещевой мешок и еще раз тщательно проверил его содержимое: запасную
пару ботинок, шерстяные рубашки, чистую рабочую форму, зеленые шерстяные
перчатки, баночку сапожного крема — денег не было. Потом он взял другой
вещевой мешок и проверил его. Денег не было и там. Время от времени он
резко оглядывался, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, но
все крепко спали, издавая громкий, отвратительный храп. «Ну ладно, —
подумал он, — если только я замечу, что кто-то из них наблюдает за мной, я
его убью».
Он сложил в мешки разбросанные вещи, достал коробку со своими
канцелярскими принадлежностями и написал короткую записку. Положив коробку
на койку, он быстро направился к ротной канцелярии. На доске, висевшей
перед канцелярией, наряду с объявлениями о городских публичных домах,
которые запрещалось посещать, с правилами, определяющими, в каких случаях
носить ту или иную форму одежды, и со списком повышений в чине,
поступивших за неделю, имелось свободное место для объявлений о пропажах и
находках. Ной прикрепил кнопками свой листочек бумаги поверх просьбы
рядового первого класса О’Рейли возвратить ему перочинный нож с шестью
лезвиями, который был взят из его тумбочки. При тусклом свете лампы,
висевшей у входа в канцелярию, Ной перечитал свое объявление.
«Личному составу 3-й роты. Из вещевого мешка рядового 2-го взвода Ноя
Аккермана украдены десять долларов. Я не требую возвращения денег и не
буду настаивать на наказании виновного.
Я не требую возвращения денег и не
буду настаивать на наказании виновного. Я хочу получить удовлетворение
лично, наказать его своими руками. Прошу причастного к этому солдата или
солдат немедленно сообщить мне.
Подпись: рядовой Ной Аккерман».
Ной с удовлетворением прочитал написанное. Когда он шел обратно, у него
было такое чувство, что если бы он не сделал этот шаг, то наверное, сошел
бы с ума.
На следующий вечер, идя на ужин, Ной остановился у доски объявлений.
Его объявление все еще висело на месте, а под ним был прикреплен небольшой
листочек бумаги с двумя аккуратно напечатанными на машинке фразами:
«Мы взяли их, еврейская морда. Мы ждем тебя.
П.Доннелли Б.Каули
Дж.Райт У.Демут
Л.Джексон Э.Райкер
М.Зилихнер Р.Хенкель
П.Сендерс Т.Брейлсфорд».
Майкл чистил винтовку, когда Ной подошел к нему и спросил:
— Можно тебя на минутку?
Майкл с досадой посмотрел на него. Он устал и, как всегда, неумело и
неуверенно возился со сложным механизмом старой винтовки Спрингфилда.
— Чего тебе? — спросил он.
Аккерман ни разу не заговаривал с ним со времени того марша.
— Я не могу здесь разговаривать, — сказал Ной, оглядываясь вокруг. Это
было после ужина, и в казарме находилось человек тридцать-сорок: одни
читали, другие писали письма, возились со своим снаряжением, слушали
радио.
— Нельзя ли с этим подождать? — сухо проговорил Майкл. — Я очень занят
сейчас…
— Пожалуйста, — попросил Ной. Майкл посмотрел на него: лицо его
поблекло, губы дрожали, глаза казались больше и темнее обычного. —
Пожалуйста… — повторил он, — мне надо поговорить с тобой. Я подожду тебя
на улице.
Майкл вздохнул.
— Хорошо, — сказал он и начал собирать винтовку, мучаясь с затвором и,
как всегда, стыдясь самого себя: уж очень трудно ему это давалось. «Черт
знает что, — подумал он, чувствуя, как его масляные руки скользят по
упрямым поверхностям деталей, — я могу написать пьесу, спорить о значении
Томаса Манна, а любой деревенский парень с закрытыми глазами соберет
затвор лучше меня…»
Он повесил винтовку и вышел из казармы, вытирая на ходу масляные руки.
Аккерман стоял по ту сторону ротной линейки, его маленькая, хрупкая
фигурка смутно вырисовывалась в темноте. Ной с видом заговорщика подал ему
знак рукой, и Майкл медленно направился к нему, думая: «Вечно мне
приходится распутывать чужие дела».
— Прочти это, — сказал Ной, как только подошел Майкл, и сунул ему в
руку два клочка бумаги.
Майкл повернулся так, чтобы на бумагу падал свет. Прищурившись, он
сначала прочел объявление Ноя, которое не видел раньше, а затем ответ,
подписанный десятью фамилиями. Майкл покачал головой и еще раз внимательно
прочел обе бумажки.
— Что это, черт возьми, значит? — раздраженно спросил он.
— Я хочу, чтобы ты был моим секундантом, — заявил Ной.