— Наверное, у них большие силы и совсем свежие?
— Пожалуй, так.
Франсуаза чуть повернулась, и складки шелкового халата по-новому
обрисовали стройную фигуру.
— А в газетах пишут, что все развивается согласно плану. Противника
успешно сдерживают, и готовится внезапное контрнаступление. Это звучит
очень успокаивающе, — продолжала она с явной издевкой. — Месье Брандту
следовало бы почаще читать газеты.
Франсуаза тихо рассмеялась, и Христиан подумал, что если бы разговор
шел о чем-нибудь другом, то этот смех показался бы чувственным и манящим.
— Месье Брандт, — продолжала Франсуаза, — не думает, что противника
удастся сдержать, а «внезапное наступление» было бы полной неожиданностью
для него. Как вы думаете?
— Думаю, что так, — согласился Христиан, начиная злиться, а про себя
подумал: «И чего только ей надо?»
— Ну, а вы сами как считаете? — рассеянно спросила она, глядя куда-то в
пространство, мимо Христиана.
— Пожалуй, я разделяю мнение Брандта.
— Вы, наверное, тоже очень устали. — Франсуаза села и пристально
посмотрела на него. На губах ее играла полная искреннего сочувствия
улыбка, но в прищуренных зеленых глазах. Христиан уловил какую-то скрытую
насмешку. — Наверное, вам тоже хочется спать?
— Пока нет, — ответил Христиан. Ему вдруг показалось невыносимой мысль
о том, что эта стройная зеленоглазая насмешливая женщина может оставить
его одного. — А уставать приходилось куда больше…
— О, настоящий солдат! — заметила Франсуаза, снова откидываясь на
подушки. — Стойкий, неутомимый. Разве может армия проиграть войну, когда
все еще есть такие солдаты!
Христиан впился в нее взглядом. Он ее ненавидел. Сонным движением она
повернула голову на подушке, чтобы было удобнее смотреть на него. Длинные
мышцы натянулись под бледной кожей, тень легла по-другому, еще больше
подчеркивая изящные линии шеи. Глядя на нее во все глаза. Христиан знал,
что в конце концов обязательно поцелует то местечко, где белоснежная кожа
образует нежный, плавный переход от шеи к полуприкрытому халатом плечу…
— Когда-то давно я знала одного молодого человека вроде вас, — сказала
Франсуаза, погасив улыбку и глядя прямо на него. — Только он был француз.
Сильный, терпеливый, убежденный патриот Франции. Признаюсь, он мне очень
нравился. Он погиб в сороковом году во время отступления. Того, другого
отступления… А вы собираетесь умереть?
— Нет, — в раздумье ответил Христиан. — Умирать я не собираюсь.
— Прекрасно. — На пухлых губах Франсуазы показалось подобие улыбки. —
Лучший из лучших, как сказал ваш друг. Надежда новой Европы. Вы
действительно считаете себя надеждой новой Европы?
— Брандт был пьян.
— Разве? Возможно. Вы уверены, что вам не хочется спать?
— Уверен.
— А выглядите вы усталым.
— Но спать не хочу.
Франсуаза слегка кивнула.
— Унтер-офицер, который всегда начеку.
Франсуаза слегка кивнула.
— Унтер-офицер, который всегда начеку. Он не желает спать. Предпочитает
бодрствовать и, жертвуя собой, развлекать одинокую француженку, которой
нечего делать, пока в Париж не пришли американцы. Тыльной стороной кисти
она прикрыла глаза, просторный рукав халата соскользнул, обнажив тонкую
изящную руку. — Завтра вас представят к ордену «Почетного легиона» второй
степени за услуги, оказанные французской нации.
— Перестаньте, — сказал Христиан. — Довольно насмехаться надо мной.
— Да мне и мысли такой в голову не приходило, — возразила Франсуаза. —
Скажите мне, унтер-офицер, как военный человек, когда, по-вашему, здесь
будут американцы?
— Недели через две или через месяц…
— Интересные наступают времена, не правда ли?
— Да.
— Знаете что, унтер-офицер?
— Что?
— Я все вспоминаю тот вечер, когда встретилась с вами. Когда это было:
в сороковом или в сорок первом?
— В сороковом.
— Я, помню, надела белое платье. Вы были очень красивы. Высокий,
стройный, умный — прямо покоритель сердец. В своем блестящем мундире вы
выглядели настоящим богом механизированной войны.
Франсуаза рассмеялась.
— Вы снова насмехаетесь надо мной, — прервал ее Христиан. — Не думайте,
что это очень приятно.
— Вы просто очаровали меня, — жестом остановила его Франсуаза. —
Честное слово, очаровали. Но я была холодна к вам, правда? — Снова этот
запоминающийся смешок. — Вы даже не представляете, каких трудов мне стоило
сохранять холодность. Ведь мне далеко не безразличны привлекательные
молодые мужчины. А вы были так красивы…
Ее полусонный шепот гипнотизировал Христиана, он звучал, как какая-то
отдаленная, нереальная музыка в уютном полумраке этой со вкусом
обставленной комнаты.
— …Вы так покоряли своей самоуверенностью, силой, красотой. Мне
пришлось приложить все силы, чтобы не потерять власти над собой… Сейчас
ведь вы уже не такой самоуверенный, унтер-офицер?
— Не такой, — в полусне отвечал Христиан. Ему казалось, что он ритмично
покачивается на нежных, ароматных, чуть-чуть опасных волнах прибоя. —
Совсем не самоуверенный…
— Вы очень устали, — тихо говорила женщина. — Поседели… Немного
хромаете, я заметила. В сороковом я не думала, что вы когда-нибудь можете
устать. Тогда мне казалось, будто вы могли только умереть, умереть славной
смертью под пулями, но устать — никогда… Сейчас вы выглядите иначе,
совсем иначе. Подходя к вам с обычной меркой, теперь никто не назвал бы
вас красивым с этой хромотой, с сединой, с осунувшимся лицом… Но я,
знаете ли, женщина со странными вкусами. Мундир больше не блестит, лицо
серое, и в вас не осталось ничего похожего на молодого бога
механизированной войны… — В ее голосе снова зазвучала насмешка. — Но для
меня сегодня вы намного привлекательнее, унтер-офицер, бесконечно
привлекательнее.