Джекоб причесался, привел в порядок свою бородку и сидел на койке,
словно Иов во время спора с богом. Он поцеловал миссис Мортон, которой
было уже за пятьдесят, и отослал ее, заявив своим раскатистым, театральным
голосом:
— Я хочу умереть на руках у своего сына. Я хочу умереть среди евреев. А
сейчас прощай…
Ной впервые узнал, что миссис Мортон не еврейка. Все было как во втором
акте еврейской пьесы в театре на Второй авеню в Нью-Йорке: миссис Мортон
расплакалась, но Джекоб был неумолим, и ей пришлось уйти. По настоянию
замужней дочери рыдающая вдова уехала к себе в Сан-Франциско. Ной остался
наедине с отцом в маленькой комнатушке с единственной койкой, в дешевой
гостинице на окраинной улице в полумиле от зимнего океана.
Каждое утро на несколько минут заглядывал доктор. Кроме него, Ной
никого не видел, да он никого и не знал в этом городе. Отец настойчиво
требовал, чтобы сын ни на шаг не отходил от него, и Ной спал тут же, на
полу у окна, на жестком тюфяке, который скрепя сердце дал ему хозяин
гостиницы.
Ной прислушался к тяжелому, прерывистому дыханию отца, наполнявшему
пропитанную запахом лекарств комнату. Ему почему-то показалось, что отец
не спит и умышленно дышит так тяжело, полагая, что коль скоро человеку
предстоит переселиться в иной мир, то каждый его вздох должен напоминать
об этом прискорбном событии.
Ной стал пристально рассматривать старчески красивую голову отца — она
неподвижно покоилась на темной подушке, а рядом на столике тускло
поблескивали пузырьки с лекарствами. Он снова почувствовал, что его
раздражают и густые, неподстриженные брови, и волнистая, театрально
взлохмаченная копна жестких волос, которые отец, по глубокому убеждению
Ноя, тайком обесцвечивал, и его импозантная седая борода на худом,
аскетическом лице. Почему отец, раздраженно думал Ной, хочет выглядеть как
иудейский царь, прибывший в Калифорнию со специальной миссией? Другое
дело, если бы он действительно вел праведную жизнь… Отец пытался
изображать из себя Моисея, спустившегося с Синая с каменными скрижалями в
руках, но это была Лишь злая шутка над окружающими, если вспомнить,
сколько женщин он переменил за свою долгую бурную жизнь, вспомнить все его
банкротства, бесконечные долги, которые он никогда не возвращал, всех его
кредиторов, разбросанных от Одессы до Гонолулу.
— Поторопись, боже, — заговорил Джекоб, открывая глаза. — Поспеши,
владыко, взять меня. Подай мне руку помощи…
Это была еще одна привычка отца, всегда приводившая Ноя в бешенство.
Джекоб знал библию наизусть и по-еврейски и по-английски и, хотя не верил
ни в бога, ни в черта, постоянно уснащал свою речь длинными и напыщенными
библейскими цитатами.
— Освободи меня, мой владыка, из рук нечестивых, неправых и злых. —
Джекоб отвернулся к стене и снова закрыл глаза.
Ной встал со стула, подошел к кровати и плотнее укутал отца одеялами.
Ной встал со стула, подошел к кровати и плотнее укутал отца одеялами.
Джекоб, казалось, даже не заметил этого. Ной посмотрел на отца,
прислушался к его тяжелому дыханию и отошел. Он распахнул окно и жадно
вдохнул сырой, пропитанный острым запахом моря воздух. Между раскидистыми
пальмами на бешеной скорости промчалась машина, приветствуя праздник
гудками сирены, но уже через мгновение и сама машина, и ее гудки потонули
в тумане.
«Ну и местечко! — совсем некстати промелькнуло у Ноя. — Как это люди
могут праздновать здесь наступление Нового года!» Он поежился от холода,
но оставил окно открытым.
Ной работал клерком на заказах в одной из посылочных фирм, Чикаго.
Самому себе он честно признавался, что был рад предлогу съездить в
Калифорнию, хотя бы даже для того, чтобы присутствовать при смерти отца.
Обласканный солнцем берег, раскаленный песок пляжей, сады, где деревья
купаются в ярком солнечном свете, хорошенькие девушки…
Ной посмотрел вокруг и мрачно улыбнулся. Целую неделю шел дождь. А отец
бесконечно затягивал свое пребывание на смертном ложе. У Ноя оставалось
всего семь долларов, к тому же, как он узнал, кредиторы уже наложили арест
на фотоателье отца. Даже в лучшем случае, если удастся все распродать по
наивысшим ценам, они смогут получить лишь центов по тридцать за доллар.
Ной побывал у маленькой, запущенной студии недалеко от берега океана и
заглянул внутрь через закрытую на замок застекленную дверь. Его отец
специализировался на художественных, щедро подретушированных портретах
молодых женщин. Через грязное, давно не протиравшееся стекло на Ноя
смотрели томные, густо подведенные глаза бесчисленных местных красоток,
задрапированных в черный бархат, с эффектно освещенными лицами. Подобные
ателье отец открывал то в одном конце страны, то в другом, и его профессия
преждевременно свела в могилу мать Ноя. Такие ателье часто появляются во
время сезона в жалких домишках приморских городков. Кое-как просуществовав
несколько месяцев, они исчезают, оставив после себя лишь рваные
бухгалтерские книги, долги да груды выцветших фотографий и рекламных
листовок — весь тот мусор, который потом сжигают на заднем дворе новые
арендаторы.
За свою жизнь Джекоб перепробовал много профессий. Он торговал местами
для могил на кладбищах и противозачаточными средствами, земельными
участками и священным вином, подержанной мебелью и свадебными нарядами;
доводилось ему и собирать объявления, а одно время он даже содержал
лавочку для матросов в Балтиморском порту. Но ни одно из этих занятий не
давало ему средств для безбедного существования. И все же, благодаря
хорошо подвешенному языку, с которого так и сыпались библейские изречения,
благодаря своему старомодному красноречию, а также выразительному,
красивому лицу и бьющей через край энергии, он всегда ухитрялся находить
женщин, и они восполняли разницу между тем, что Джекоб добывал в поте лица
своего в борьбе за существование, и тем, что ему в действительности
требовалось на жизнь.