—
Это очень мило с вашей…
«Ну и артист!» — снова подумал Майкл.
— Да перестаньте же! — побелев, крикнул Тони. — Элен, ради бога
перестаньте!
— Провожать нас не нужно, — продолжала мисс Буллар. — Мы знаем дорогу
через сад.
— Я должен объяснить, — дрожащим голосом заговорил Тони. — Так нельзя
обращаться с друзьями. — Он повернулся к Майклу, со смущенным видом
стоявшему около шеста, на который натягивают сетку для бадминтона. — Это
же уму непостижимо. Женщины, которых я знаю десять лет. Женщины, которых
до сих пор все считали благоразумными и интеллигентными… — Сестры
повернулись к Тони и встали перед ним. На их лицах застыло выражение
презрения и ненависти. — Это все война, проклятая война! — продолжал Тони.
— Элен, Рашель! Но я-то здесь при чем? Поймите же, что не я вхожу в Париж,
не я убиваю французов. Я американец, я люблю Францию и ненавижу Муссолини.
Я ваш друг!
— Мы не желаем разговаривать ни с вами, ни вообще с кем-либо из
итальянцев, — отрезала младшая мисс Буллар. Она взяла сестру под руку, и
обе — такие элегантные, в перчатках, в летних шляпках и в шуршащих платьях
из жесткого черного материала — отвесив легкий поклон остальным,
направились к воротам в конце сада.
На большом дереве шагах в пятидесяти отчаянно шумели вороны. Их
пронзительное, резкое карканье неприятно резало слух.
— Пошли, Тони, — предложил Майкл. — Я дам тебе чего-нибудь выпить.
Не говоря ни слова, сжав губы, Тони направился вслед за Майклом. Он все
еще крепко держал в руке свою соломенную шляпу с яркой лентой.
Майкл налил два бокала виски и молча подал один из них Тони. Разговор в
саду возобновился, и сквозь карканье ворон Майкл расслышал, как Морен с
искренним восхищением заметил: «Какой чудесный типаж! Они словно из
французского фильма двадцать пятого года!»
Задумчивый и печальный, по-прежнему не выпуская из руки свою жесткую
старомодную шляпу. Тони медленно тянул виски. Майклу захотелось подойти и
обнять его, как обнимали друг друга братья Тони, когда у них случались
какие-нибудь неприятности. Но Майкл не мог заставить себя сделать это. Он
включил радио и, пока прогревались лампы неприятно потрескивавшего
приемника, отпил большой глоток виски.
«…И у вас тоже могут быть очаровательные белоснежные ручки», —
послышался бархатный, вкрадчивый голос диктора. Но вот в приемнике что-то
щелкнуло, и другой голос, хрипловатый и чуть дребезжащий, заговорил: «Мы
только что получили следующее сообщение: официально объявлено, что немцы,
не встретив сопротивления, вошли в Париж. Разрушений в городе нет. Ждите
дальнейших сообщений на этой же волне».
Раздались мощные, почти лишенные мелодичности звуки так называемой
«легкой классической музыки», исполнявшейся на органе.
Тони опустился на стул и поставил бокал. Майкл не отрываясь смотрел на
приемник.
Он никогда не был в Париже — у него вечно не хватало то времени,
то денег для поездки за границу. Однако, посматривая на сотрясающийся от
раскатов органной музыки маленький фанерный ящик, он представил себе, как
выглядит Париж в этот полдень. Известные всему миру широкие, залитые
солнцем улицы; безлюдные в эти тревожные часы кафе; сверкающие крикливые
памятники — свидетельство былых побед и колонны немецких солдат,
отбивающих шаг, — грохот их кованых сапог отражается от домов с опущенными
жалюзи окон.
«А может быть, все выглядит вовсе не так, — рассуждал про себя Майкл. —
Как это ни нелепо, но почему-то немецких солдат невозможно представить
себе вдвоем или втроем. Их всегда представляешь в виде марширующих, как на
параде, ровных фаланг, похожих на неведомых прямоугольных животных. А
может быть, они трусливо, с оружием наготове, крадутся по улицам,
заглядывают в закрытые окна и от каждого шума припадают к земле.
«Черт возьми! — с горечью подумал Майкл. — Почему я не поехал в Париж,
когда имел возможность?.. Кстати, когда это было — летом тридцать шестого
года или прошлой весной? Все откладывал и откладывал, и вот что
получилось!»
Майкл вспомнил прочитанные когда-то книги о Париже: двадцатые годы,
бурный, полный драматических событий конец первой мировой войны,
обездоленные, но все еще бодрящиеся и по-прежнему остроумные эмигранты,
красивые девушки, ловкие и циничные молодые люди с рюмкой перно в одной
руке и аккредитивом на американский банк в другой… Сейчас все это смято
гусеницами немецких танков, а он так и не увидел Парижа и, вероятно,
никогда не увидит.
Он взглянул на Тони. Тот сидел, вскинув голову, с глазами, полными
слез. Тони прожил в Париже два года и не раз рисовал Майклу, как они
вместе проведут отпуск: кафе, пляж на Марне, ресторанчик, где на чисто
выскобленных деревянных столах всегда стоят графины с превосходным легким
вином…
Майкл почувствовал, что и у него к глазам подступают слезы, но огромным
усилием воли сдержал себя. «Сентиментально, — подумал он. — Дешево,
несерьезно и сентиментально. Ведь я никогда там не был. Для меня это лишь
один из многих городов, и все».
— Майкл! — это был голос Лауры. — Майкл! — нетерпеливо повторила она.
Майкл допил до конца бокал, взглянул на Тони, хотел что-то сказать, но
передумал и нехотя направился в сад. Джонсон, Морен, девушка, с которой он
приехал, и мисс Фримэнтл сидели насупившись. По всему было видно, что
разговор у них не клеился. Майкл пожалел, что они все еще не разошлись по
домам.
— Дорогой Майкл, — Лаура подошла к нему и с притворной нежностью взяла
его за руки. — Сыграем мы в этом году в бадминтон или нам придется ждать
до скончания века? — И тут же чуть слышно со злостью прошипела: — Давай
же! Будь повежливее. У тебя ведь гости. Не перекладывай все на мои плечи.
Майкл не успел ответить — она отвернулась и заулыбалась Джонсону.