Может быть, она права, может быть, в нем
говорит свойственная ему мягкотелость, нерешительность, которые и
заставляют его возражать. — Нельзя так расправляться с раненым, каковы
бы…
Сзади раздался выстрел. Майкл, вздрогнув, обернулся. Кин стоял над
немцем, все еще держа палец на спусковом крючке карабина, и криво
ухмылялся. Немец затих. Горожане взирали теперь на обоих американцев
спокойно и даже чуть смущенно.
— Ну его к чертям, — проговорил Кин, вешая карабин на плечо, — все
равно подох бы. Почему бы заодно не доставить удовольствие даме?
— Вот и хорошо, — решительно сказала мадам Дюмулен. — Хорошо. Большое
спасибо.
Она повернулась, и стоявшие сзади расступились, пропуская ее. Майкл
посмотрел вслед этой маленькой, полной, почти комической фигурке, на
которую наложили свою печать частые роды, стирка, бесконечные часы,
проведенные на кухне. Степенно, переваливаясь с ноги на ногу, она
направилась через площадь туда, где лежала некрасивая крестьянская
девушка, которая навсегда избавилась и от своего безобразия и от тяжкого
труда на ферме.
Один за другим отошли и другие французы. Американцы остались у трупа
немца вдвоем. Майкл наблюдал, как подняли и унесли в гостиницу человека с
простреленным легким, потом повернулся к Кину. Тот нагнулся над трупом и
шарил по карманам. Когда он выпрямился, в руках у него был бумажник.
Раскрыв его, он вытащил сложенную вдвое карточку.
— Расчетная книжка, — сказал он. — Иоахим Риттер, девятнадцати лет.
Денежного содержания ему не выплачивали три месяца. — Кин усмехнулся. —
Совсем как в американской армии.
Затем он обнаружил фотографию.
— Иоахим со своей кралей, — сказал он, протягивая фотографию Майклу. —
Погляди-ка, аппетитная малышка.
Майкл молча посмотрел на карточку. С фотографии, сделанной в каком-то
парке, на него смотрели интересный худощавый юноша и пухленькая блондинка
в задорно надвинутой на короткие белокурые волосы форменной фуражке своего
молодого человека. На лицевой стороне фотографии было что-то нацарапано
чернилами по-немецки.
— «Вечно в твоих объятиях. Эльза», — прочитал Кип. — Вот что она
написала. Пошлю своей жене, пусть хранит. Будет интересный сувенир.
Руки у Майкла дрожали. Он чуть не разорвал фотографию. Он ненавидел
Кина, с отвращением думал о том, что когда-нибудь, через много лет, у себя
дома в Соединенных Штатах этот длиннолицый человек с желтыми зубами,
разглядывая фотографию, будет с удовольствием вспоминать это утро. Но
Майкл не имел никакого права рвать фотографию. При всей своей ненависти к
Кину он сознавал, что тот заслужил свой сувенир. В то время как он, Майкл,
медлил и колебался, Кин поступил как настоящий солдат. Без колебания и
страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда как все
другие, застигнутые врасплох, растерялись.
В то время как он, Майкл,
медлил и колебался, Кин поступил как настоящий солдат. Без колебания и
страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда как все
другие, застигнутые врасплох, растерялись. И может быть, убив раненого, он
тоже поступил правильно. Возиться с раненым они не могли, его пришлось бы
оставить местным жителям, а те все равно размозжили бы ему голову, стоило
Майклу скрыться из вида. Кин, этот унылый садист, в конце концов выполнял
волю народа, служить которому их, собственно говоря, и послали сюда в
Европу. Своим единственным выстрелом Кин дал возможность почувствовать
угнетенному, запуганному населению города, что правосудие свершилось, что
в это утро они, наконец, сполна расплатились с врагом за все то зло,
которое он причинял им целых четыре года. Ему, Майклу, нужно радоваться,
что с ним оказался Кин. Вероятно, все равно пришлось бы убивать, а сам
Майкл ни за что бы не решился…
Майкл направился к Стеллевато, который оставался у джипа. Чувствовал он
себя прескверно. «Для этого нас сюда и послали, — мрачно размышлял он, —
для этого все и затевалось — убивать немцев. И надо бы быть веселым,
радоваться успеху…»
Но он не радовался. Неполноценный человек, с горечью в душе размышлял
он, да, он, Майкл Уайтэкр, неполноценный человек, сомнительная штатская
личность, солдат, который не способен убивать. Поцелуи девушек на дороге,
украшенные розами изгороди, бесплатный коньяк — все это не для него, он
этого не заслужил… Кин, который ухмыляется, всадив пулю в голову
умирающему, который бережно прячет в бумажник чужую фотографию как
сувенир, — вот тот человек, которого приветствовали европейцы на солнечных
дорогах на всем пути от побережья… Кин, победоносный, полноценный
американец-освободитель, самый подходящий человек для этого месяца
расплаты…
Мимо промчался на своем мотоцикле француз с повязкой Красного Креста.
Он весело махнул им, так как стал обладателем пары новых автоматов и сотни
патронов, которые вез своим друзьям, сражающимся на баррикадах Парижа.
Этот человек с голыми ногами, в нелепых коротких брюках, с окровавленной
повязкой на голове, объехав опрокинувшуюся машину, скрылся за поворотом и
умчался туда, где были восемьсот немцев, заминированные дорожные
перекрестки, столица Франции. Майкл даже не обернулся.
— Господи! — воскликнул Стеллевато своим по-итальянски мягким голосом,
все еще слегка сиплым от пережитого волнения. — Что за утро! Как ты себя
чувствуешь?
— Прекрасно, — ответил Майкл. — Прекрасно…
— Никки, — сказал Кин, — не хочешь взглянуть на фрицев?
— Нет, — ответил тот, — предоставим это похоронной команде.
— Мог бы взять какой-нибудь интересный сувенир, — сказал Кин, — и
послать своим родным.
— Моим родным сувениры не нужны, — ответил итальянец. — Единственный
сувенир, который они желают заполучить из Франции, — это я сам.
— Посмотри-ка на эту штуку, — сказал Кин, вытащив фотографию и сунув ее
под нос Стеллевато.