Он
приехал в Калифорнию вместе с Томасом Кэхуном, который пытался набрать
здесь артистов для своей новой театральной постановки. Одновременно они
вели переговоры с драматургом Мильтоном Слипером о внесении некоторых
изменений в его пьесу. Слипер мог заниматься своим произведением только по
ночам: днем он работал сценаристом в киностудии «Братья Уорнер».
«Искусство процветает в двадцатом веке, — ехидно заметил как-то Кэхун. —
Гете, Чехов и Ибсен имели возможность заниматься своими пьесами целыми
днями, а у Мильтона Слипера для этого остаются только ночи».
«Казалось бы, — размышлял Майкл, проводя бритвой по щеке, — когда ваша
страна вступает в войну, вы не можете не испытывать острой потребности в
каких-то энергичных, решительных действиях. Вы должны, казалось бы,
схватить винтовку или вступить на борт военного корабля, или забраться в
бомбардировщик и лететь за пять тысяч миль, или спуститься на парашюте в
столицу противника…»
Но он нужен Кэхуну: они должны вместе ставить пьесу. Кроме того, нечего
греха таить, Майкл нуждался в деньгах. Если он сейчас уйдет в армию, его
родителям, чего доброго, придется голодать, а тут еще нужно платить
Алименты Лауре… На этот раз Кэхун обещал выплачивать ему проценты со
сбора. Сумма, правда, небольшая, но если пьеса понравится публике, то
деньги будут поступать год или даже два. Возможно, война не затянется, и
тогда денег хватит до самого ее конца. А если пьеса будет пользоваться
огромным успехом, ну, скажем, как «Ирландская роза Эйби» или «Табачная
дорога», то пусть война тянется хоть до скончания века. Но вообще-то
страшно и подумать, что она может длиться так же долго, как долго не
сходит со сцены «Табачная дорога».
Жаль, конечно, что у него нет сейчас денег. Было бы хорошо, узнав о
том, что началась война, тут же отправиться на ближайший призывной пункт и
вступить в армию добровольцем. Этот решительный и недвусмысленный жест
можно было бы потом всю жизнь вспоминать с гордостью. Но в банке у него
всего-навсего шестьсот долларов, налоговые инспекторы требуют уплаты
подоходного налога еще за 1939 год, а Лаура при оформлении развода
проявила неожиданную жадность. Он вынужден был согласиться выплачивать ей
пожизненно (если она снова не выйдет замуж) по восьмидесяти долларов в
неделю. Кроме того, она взяла все наличные деньги с его текущего счета в
Нью-йоркском банке. Интересно, обязан ли человек платить алименты, если он
поступает на военную службу? Может случиться так, что в окопах где-нибудь
в Азии к нему подползет некто из военной полиции и, тряхнув за плечо,
скажет: «Пойдем-ка со мной, солдат! Мы давно ищем тебя».
Майкл вспомнил эпизод из прошлой войны, рассказанный
приятелем-англичанином. На третий день сражения на Сомме почти вся его
рота была перебита.
На третий день сражения на Сомме почти вся его
рота была перебита. Командование, видимо, и не думало присылать
подкрепление или сменить остатки роты. И вот в этот момент приятель
получает письмо с родины. Дрожащими руками, едва сдерживая рыдания, он
вскрывает конверт и находит в нем бумажку из учреждения, ведающего сбором
налогов. «Мы неоднократно писали вам относительно вашей задолженности по
подоходному налогу за 1914 год в сумме тринадцати фунтов и семи шиллингов.
Вынуждены сообщить, что это наше последнее предупреждение. Если вы в
ближайшее время не погасите недоимку, нам придется взыскать ее через суд».
Англичанин, грязный, оборванный, с запавшими глазами, чуть не единственный
живой среди окружающих его мертвецов, оглохший от непрерывной канонады,
написал поперек отношения: «Приходите и получите. Военное министерство с
удовольствием сообщит вам мой адрес».
Одеваясь, Майкл пытался думать о чем-нибудь постороннем. Было как-то
нехорошо в такое знаменательное утро сидеть с больной головой после
вчерашней сумасшедшей пьянки в этой крикливо обставленной, отделанной
розовым шифоном, как голливудский дом терпимости, комнате и предаваться
унылым размышлениям о своем финансовом положении, подобно захудалому
счетоводишке, который украл пятьдесят долларов из кассы и сейчас не знает,
как положить их обратно до прихода ревизоров. Где-нибудь в Гонолулу стоят
у своих орудий люди, материальное положение которых, возможно, еще хуже,
чем у него, но они сегодня утром, конечно, не думают об этом. И все же
было бы неразумно пойти сейчас на призывной пункт и записаться в армию.
Дико, но факт, что патриотизм, как и почти все иные благородные порывы,
доступнее всего богатым.
Продолжая одеваться, Майкл услышал, как в соседнюю комнату вошел
негр-лакей, осторожно полез в буфет и звякнул бутылкой. Объявление войны
не повлияло на него, усмехнулся Майкл, он все так же ворует джин.
Майкл завязал галстук и вышел в гостиную. Негр чистил ковер пылесосом.
Он стоял в центре комнаты, уставившись в потолок, и небрежно водил щеткой
из стороны в сторону. В комнате пахло джином. Негр качался, как маятник, и
явно не спешил закончить свою работу.
— Доброе утро, Брюс, — дружески поздоровался Майкл. — Как себя
чувствуешь?
— Доброе утро, мистер Уайтэкр, — рассеянно ответил Брюс. — Чувствую
себя как всегда. Все так же.
— Тебя возьмут в армию?
— Меня, мистер Уайтэкр? — Брюс выключил пылесос и покачал головой. — Уж
кого-кого, только не старого Брюса. Если они скажут: «Брюс, поступай на
военную службу», Брюс не пойдет. Я слишком стар, у меня триппер и
ревматизм. Но если бы я даже был молод, как жеребенок, и могуч, как лев, я
все равно не пошел бы на эту войну. На следующую — может быть, но не на
эту… Нет уж, сэр!
Майкл даже попятился, когда Брюс, покачиваясь и обдавая его запахом
джина, чуть не вплотную приблизился к нему, страстно и убежденно бросая
эти слова.