— Спасибо. — В улыбающихся, блестящих глазах Лауры уже не было ни
единой слезинки. — Ну, а сейчас еще одна просьба.
— Что еще?
— Пойди побрейся.
Майкл вздохнул и провел рукой по щетине на подбородке.
— А стоит ли?
— У тебя такой вид, будто ты только что явился из ночлежки.
— Ладно. Уговорила.
— Ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше, — добавила Лаура, собирая
газеты, разбросанные вокруг кресла.
— Еще бы, — ответил Майкл и машинально снова взялся за ручки приемника.
— Ну дай отдохнуть хотя бы час! — умоляюще проговорила Лаура, прикрывая
ладонью ручки настройки. — Только час! Иначе я сойду с ума. Без конца
передают одно и то же, одно и то же!
— Дорогая, но ведь это же решающая неделя в нашей жизни.
— Пусть так, но зачем же доводить себя до сумасшествия? — с неумолимой
логикой возразила Лаура. — Ведь французам это не поможет, правда?.. После
того, как побреешься, не забудь, дорогой, натянуть сетку для бадминтона.
— Хорошо, — пожал плечами Майкл. Лаура чмокнула его в щеку и погладила
по голове. Майкл отправился наверх.
Во время бритья он услышал, как начали собираться гости. Из сада
доносились женские голоса, временами заглушаемые журчанием льющейся в
раковину воды. На расстоянии они казались нежными и мелодичными. Лаура
пригласила двух своих бывших учительниц-француженок из расположенной по
соседству женской школы, где она училась в детстве. Они всегда хорошо
относились к Лауре. Краем уха прислушиваясь к то усиливающимся, то
затихающим голосам, Майкл решил, что мягкие интонации француженок куда
приятнее самоуверенной металлической трескотни большинства знакомых ему
американок. «Но я, пожалуй, не решусь сказать об этом вслух!» — усмехнулся
он.
Майкл порезался и, с раздражением разглядывая в зеркало кровоточащую
царапинку под подбородком, снова почувствовал себя выбитым из колеи.
С большого дерева в конце сада донеслось карканье ворон. Целая стая
свила там гнезда и время от времени заглушала своими резкими криками все
другие звуки, долетавшие из сада.
Побрившись, Майкл проскользнул в гостиную и тихонько включил приемник,
но поймал только музыкальную программу. Женщина пела: «Не имею я ничего,
но и этого мне слишком много…» По другой станции передавали увертюру из
«Тангейзера» в исполнении военного оркестра. Приемник был слабенький и
ловил всего две станции. Майкл выключил приемник и пошел в сад встречать
гостей.
Джонсон в желтой тенниске в коричневую полоску был уже там. Он привел
высокую, красивую девушку с серьезным, интеллигентным лицом. Пожимая ей
руку, Майкл подумал: «Интересно, где сейчас жена Джонсона?»
— Мисс Маргарет Фримэнтл… — представила незнакомку Лаура. Мисс
Фримэнтл сдержанно улыбнулась, а Майкл с завистью подумал: «Черт побери
этого Джонсона! Где он находит таких красивых девушек?»
Затем Майкл пожал руки хрупким сестрам-француженкам.
На них были
изящные черные платья, когда-то, видимо, очень модные, хотя трудно было
вспомнить когда именно. Обеим сестрам перевалило за пятьдесят. У них были
зачесанные назад блестящие, словно покрытые лаком, волосы, нежный, бледный
цвет лица и удивительно изящные, стройные ноги. Они обладали безупречными
утонченными манерами, а долгие годы, проведенные в школе для девочек,
приучили их относиться ко всему на свете с неисчерпаемым терпением. Майклу
сестры всегда казались выходцами из прошлого века — вежливыми, замкнутыми,
с хорошими манерами, но про себя осуждающими и время и страну, куда
занесла их судьба. Сегодня, хотя и было заметно; что обе они тщательно
готовились к визиту, искусно нарумянились и подвели глаза, на их лицах
застыло какое-то отрешенное, мученическое выражение. Им, видимо, с трудом
удавалось следить за ходом беседы.
Искоса посматривая на них, Майкл вдруг понял, что значит быть
француженками сегодня, когда немцы находятся около Парижа и город, затаив
дыхание, прислушивается к нарастающему грохоту пушек, когда американские
дикторы то и дело прерывают джазовую музыку и передачу местных новостей,
чтобы сообщить последние известия из Европы, тщательно, но на американский
лад произнося столь знакомые сестрам названия: Реймс, Суассон, Марна,
Компьен…
«Если бы я был деликатнее, — сказал себе Майкл, — и имел больше такта,
если бы я не был таким неуклюжим, тупым буйволом, я отвел бы их в сторону
и попытался найти нужные слова утешения». Однако Майкл знал, что ничего
хорошего у него не получится, он обязательно скажет не то, что нужно,
смутит женщин, и они почувствуют себя еще хуже. «Жаль, что таким вещам нас
никто не догадался научить. Нас учили чему угодно, только не такту,
отзывчивости и умению помочь человеку».
— Хотя и неприятно об этом говорить, — донесся до Майкла бархатный,
уверенный голос Джонсона, — но я думаю, что вся эта история не что иное,
как грандиозный обман.
— Как, как? — не поняв, спросил Майкл. Джонсон в изящной позе сидел на
траве, по-мальчишески подняв колени, и улыбался мисс Фримэнтл, явно
стараясь произвести на нее впечатление. Это раздражало Майкла, тем более
что Джонсон, видимо, преуспевал в своих намерениях.
— Заговор, вот что, — ответил Джонсон. — Уж не хочешь ли ты сказать,
что две сильнейшие в мире армии внезапно развалились сами по себе? Все это
подстроено заранее.
— То есть другими словами, французы, по-твоему, умышленно сдают Париж
немцам?
— Конечно.
— Вы не слышали, в последних известиях не передавали ни чего нового о
Париже? — тихо спросила младшая из сестер, мисс Буллар.
— Нет, пока ничего нового не сообщалось, — как можно мягче ответил
Майкл.
Обе дамы с улыбкой кивнули ему, словно он преподнес им по букету
цветов.
— Да, город падет, — вставил Джонсон. — Попомните мои слова.
«За каким дьяволом мы пригласили сюда этого типа?» — сердито подумал
Майкл.