Король после ухода Полония произнес:
— О, мерзок, грех мой, к небу он смердит;
На нем старейшее из всех проклятий — Братоубийство!..
[В.Шекспир, «Гамлет», пер. — М.Лозинский]
На маленьких ящичках, специально установленных по обеим сторонам сцены,
вспыхнул сигнал «Воздушная тревога», и несколькими секундами позже до
слуха зрителей донесся вой сирен, а вслед за ним где-то далеко, в стороне
побережья, заговорили зенитки.
Король продолжал:
…Не могу молиться,
Хотя остра и склонность, как и воля:
Вина сильней, чем сильное желание.
..Не могу молиться,
Хотя остра и склонность, как и воля:
Вина сильней, чем сильное желание…
Грохот зениток быстро приближался. Самолеты проносились уже над
пригородами Лондона. Майкл поглядел вокруг себя. В театре шла премьера, и
притом необычная, с новым артистом в роли Гамлета. Публика была разодета
для военного времени шикарно. Среди зрителей было много престарелых дам,
которые, казалось, не пропустили ни одной премьеры «Гамлета» со времен
Генри Ирвинга [Ирвинг, Генри (1838-1905) — английский актер и режиссер;
ставил произведения Шекспира, играл роль Гамлета]. В ярком свете рампы
поблескивали седые волосы и черные вуалетки. Престарелые леди, как и все
остальные зрители, сидели тихо, не шевелясь, и не отрывали глаз от сцены,
где встревоженный, охваченный отчаянием король шагал взад и вперед по
темной комнате Эльсинорского замка.
Король громко говорил:
Прости мне это гнусное убийство,
Тому не быть, раз я владею всем,
Из-за чего я совершил убийство:
Венцом, и торжеством, и королевой.
Это была коронная сцена короля, и артист, очевидно, немало над ней
поработал. Он был один на всей сцене, и ему предстояло произнести длинный
и красноречивый монолог. И надо сказать, играл он очень хорошо.
Взволнованный, страдающий, сознающий тяжесть совершенного преступления, он
шагал по сцене, а за кулисой притаился Гамлет и думал, прикончить его или
нет.
Грохот орудий становился все сильнее; в небе был слышен неровный гул
немецких самолетов, приближавшихся к позолоченному куполу театра. Монолог
короля звучал все громче и громче, казалось, его голосом говорит
трехсотлетняя история английского театра, бросая вызов бомбам, самолетам,
орудиям. Зал застыл. Зрители слушали с таким напряженным вниманием, как
будто они присутствовали на первом представлении новой трагедии Шекспира в
«Глобусе» [«Глобус» — театр, основанный в 1599 году в Лондоне; на его
сцене шли произведения Шекспира; сам Шекспир был актером, а впоследствии
пайщиком этого театра].
Король восклицал:
В порочном мире золотой рукой,
Неправда отстраняет правосудье,
И часто покупается закон
Ценой греха; но наверху не так:
Там кривды нет…
Как раз в этот момент открыла огонь зенитная батарея, расположенная
прямо за задней стеной театра; где-то совсем рядом раздались два взрыва
бомб. Театр чуть вздрогнул.
— …Там дело предлежит воистине… — громко произнес актер, продолжая
играть свою роль. Он говорил с расстановкой, стараясь вместить фразы в
промежутки между залпами орудий, и сопровождал свою речь изящными
трагическими жестами.
— …И мы принуждены… — сказал король, когда на какой-то момент
наступило затишье: зенитчики за стеной театра перезаряжали свои орудия. —
На очной ставке с нашею виной свидетельствовать.
.. — Но в следующую же
секунду где-то совсем рядом открыли огонь реактивные установки. Их ужасный
свист всегда напоминал звук падающей бомбы. Король молча ходил взад и
вперед, ожидая очередного затишья. Свист и грохот на мгновение ослабли и
превратились в какой-то невнятный рокот. — Что же остается? — торопливо
воскликнул король. — Раскаянье. Оно так много может.
Затем его голос снова потонул в общем грохоте. Здание театра
сотрясалось и дрожало под аккомпанемент нестройного хора орудий.
«Бедный малый, — подумал Майкл, вспоминая все премьеры, которые ему
довелось видеть, — бедный малый. Наконец-то после стольких лет он дождался
этого огромного события в своей жизни, и вот… Как же он должен
ненавидеть немцев!»
— …О, жалкий жребий! — медленно выплыл голос актера из треска и шума.
— Грудь, чернее смерти!
Гул самолетов пронесся над самым театром. Зенитная батарея,
расположенная у театральной стены, послала им вдогонку в грохочущее небо
последний залп возмездия. Его подхватили другие батареи, расположенные
дальше, в северной части Лондона. Звуки стрельбы все больше и больше
удалялись, напоминая теперь барабанную дробь, как будто на соседней улице
хоронили генерала. Король снова заговорил медленно, уверенно и с таким
царственным величием, какое доступно только актеру:
Увязший дух, который, вырываясь,
Лишь глубже вязнет! Ангелы, спасите!
Гнись, жесткое колено! Жилы сердца!
Смягчитесь, как у малого младенца!
Все может быть еще и хорошо.
Он встал на колени перед алтарем; вошел Гамлет, изящный и мрачный,
затянутый в черное трико. Майкл посмотрел вокруг себя. Лица были спокойны,
зрители с интересом следили за тем, что происходит на сцене; и престарелые
дамы, и военные сидели не шевелясь.
«Я люблю вас, — хотел сказать им Майкл, — я люблю вас всех. Вы самые
лучшие, самые сильные и самые глупые люди на земле, и я с радостью отдал
бы за вас свою жизнь».
Когда Майкл снова взглянул на сцену и увидел, как раздираемый
сомнениями, Гамлет прячет меч в ножны, не желая убивать дядю во время
молитвы, он почувствовал, что по его щекам покатились слезы.
Где-то далеко одинокая зенитка послала снаряд в теперь уже стихшее
небо. «По-видимому, — подумал Майкл, — это одна из женских батарей. Они
немного опоздали к моменту налета и теперь с чисто женской логикой хотят
показать, что у них были самые лучшие намерения».