В-третьих, сниму с плеч вещевой мешок. — Пфейфер захохотал во все
горло, довольный своей шуткой, но вдруг оборвал смех. — А правда, вы не
слышали этого раньше?
— Честное слово, — ответил Майкл.
«Остроумная застольная беседа в центре европейской культуры, — подумал
он. — В числе гостей несколько представителей искусства и армии на
кратковременном отдыхе после тяжелых дней на передовой. Рядовой первого
класса Пфейфер, хорошо известный в кругу букмекеров Канзаса, местная
знаменитость, знакомая всем судьям в округе, развлекается размышлениями о
послевоенных проблемах. Один из гостей, представляющий наш театр в
Западной Европе, поедая местный деликатес — консервированные персики, —
замечает про себя, что подобный анекдот, несомненно, слышал еще рядовой
Анакреонт где-нибудь под Багдадом во время персидского похода Филиппа
Македонского [Анакреонт (570? — 478 до н.э.) — древнегреческий поэт,
воспевавший праздную жизнь и чувственную любовь; Филипп II (ок.382-336 до
н.э.) — царь Македонии, видный полководец и государственный деятель;
значительно расширил владения Македонии, установил гегемонию над Грецией;
создал мощную регулярную армию; Майкл путает исторические события:
Анакреонт не мог участвовать в персидских походах, так как жил значительно
раньше; Филипп II готовил поход против Персии, но осуществил его Александр
Македонский, сын Филиппа, уже после смерти отца]; что Кай Публий,
центурион в армии Цезаря, рассказывал примерно такую же поучительную
историю через два дня после высадки в Британии; что Жюльену Сен-Крику,
адъютанту в корпусе Мюрата, удалось вызвать громкий смех своих товарищей
точным переводом этого анекдота накануне Аустерлица. Этот анекдот был не
безызвестен, — размышлял сей вдумчивый историк, с сомнением разглядывая
свои закапанные грязью ботинки и думая, не начали ли уже гнить его пальцы,
— уорент-офицеру Робинсону из Уэлльского саперного полка, сражавшегося под
Ипром, или фельдфебелю Фугельхеймеру, участнику сражения под Танненбергом,
или сержанту Винсенту О’Флехерти из первого полка морской пехоты,
услышавшему его на коротком привале у дороги, ведущей в Аргонский лес».
— Чертовски забавная история, — сказал Майкл.
— Я так и знал, что тебе понравится, — с удовлетворением заметил
Пфейфер, вычерпывая из котелка оставшуюся на дне подливку. — Да, но какого
же черта ты не смеешься?
Пфейфер усиленно скреб свой котелок камнем и Куском туалетной бумаги,
которую всегда носил в кармане. Закончив, он встал и направился к группе
солдат, игравших в кости за почерневшей печкой, — это было все, что
осталось от дома, пережившего до того три войны. Кроме трех солдат роты,
там были лейтенант и два сержанта из штаба зоны коммуникаций, которые
каким-то образом заехали сюда на джипе просто посмотреть, что делается.
Видимо, у них было много денег, которые принесли бы больше пользы, если бы
находились в карманах пехотинцев.
Майкл закурил сигарету и блаженно затянулся. Он пошевелил пальцами ног,
чтобы удостовериться, что еще может их чувствовать и у него стало приятно
на душе от сытного обеда и от сознания, что целый час он будет вне
опасности.
— Когда мы вернемся в Штаты, — сказал он Ною, — я приглашу тебя и твою
жену на превосходный бифштекс. Я знаю одно местечко на Третьей авеню, на
втором этаже. Ты ешь и смотришь в окно, как на уровне столиков пробегают
поезда надземной дороги. Бифштексы там толщиной с кулак, мы закажем их с
кровью.
— Хоуп не любит недожаренный бифштекс, — серьезно сказал Ной.
— Ей подадут такой, какой она захочет. Сначала остренькую закуску для
аппетита, потом бифштексы, хорошо поджаренные снаружи, и, когда их тронешь
ножом, они вздыхают как живые, затем спагетти, зеленый салат и красное
калифорнийское вино, а в заключение пирожное, пропитанное ромом, и cafe
expresso — это очень черный кофе с лимонными корками. В первый же вечер,
как приедем домой. За мой счет. Если хотите, можете взять с собой сынишку,
мы посадим его на высокий стул.
Ной улыбнулся.
— Мы лучше оставим его дома.
Майкла обрадовала его улыбка. За последние три месяца, с тех пор, как
они возвратились в роту, Ной улыбался очень редко. Он мало говорил и мало
смеялся. Он не выражал вслух своих чувств, но по-своему привязался к
Майклу, следил за ним критическим взглядом ветерана, защищал его словом и
делом даже тогда, когда ему хватало забот о сохранении своей собственной
жизни, даже в декабре, когда обстановка на фронте была очень напряженной.
Роту тогда посадили на грузовики и спешно бросили против немецких танков,
которые внезапно появились у, казалось, совсем обескровленного противника.
Теперь это сражение называют «битва за Арденнский выступ» [16 декабря 1944
года немецко-фашистские войска предприняли внезапное наступление в районе
Арденн; прорвав оборону 1-й американской армии, они продвинулись на
глубину до 90 км; начавшееся 12 января 1945 года мощное наступление
советских войск сорвало наступательные планы гитлеровского командования на
Западном фронте]. Все это осталось позади. Но один случай Майкл запомнил
на всю жизнь. Он притаился в окопе, который Ной заставил его вырыть на два
фута глубже, хотя Майкл ужасно устал и злился на мелочную, как ему
казалось, требовательность Ноя… Немецкий танк выполз на голое поле и
пошел прямо на них. Боеприпасы к «базуке» кончились, позади горела
самоходная противотанковая пушка. Оставалось только прижаться к самому дну
окопа и ждать, что будет… Водитель танка видел, как Майкл нырнул в окоп,
и повел танк прямо на него, стараясь раздавить его гусеницами, потому что
нельзя было достать его из пулемета. Томительно долгая минута, ревущая
семидесятитонная машина над головой, вращающиеся гусеницы, обрушившие град
тяжелых комьев грязи и камней на каску и на спину, и собственный крик,
утонувший в этой гробовой темноте… Когда оглядываешься назад, все это
представляется страшным кошмаром.
Казалось невероятным, что это могло случиться с тобой, с человеком уже
за тридцать, который имел комфортабельную квартиру в Нью-Йорке, обедал в
стольких хороших ресторанах, имел в гардеробе пять прекрасных мягких
шерстяных костюмов и любил медленно ездить по Пятой авеню в автомобиле с
откинутым верхом, чтобы солнце светило в лицо.