Он вспомнил красивых, томных, молодых англичан, которые
приезжали в Австрию кататься на лыжах. В кафе они всегда разговаривали
громко и самоуверенно и не обращали на окружающих никакого внимания.
«Надеюсь, — подумал Христиан, — что среди тех изуродованных офицеров, что
валяются сейчас внизу, уткнувшись лицом в окровавленный песок, есть
кое-кто из этих юных лордов».
Гарденбург взмахнул рукой.
— Прекратить огонь! — скомандовал он.
Пулеметы смолкли. Ближайший к Христиану пулеметчик громко вздохнул,
вытер с лица обильный пот и устало облокотился на замолкнувший ствол.
— Дистль! — окликнул Гарденбург.
— Слушаю, господин лейтенант.
— Мне нужны пять солдат и вы. — Он направился вниз, к затихшему полю
боя, утопая ногами в глубоком песке, сползающем со склона.
Христиан жестом приказал пяти ближайшим солдатам следовать за ним и
двинулся за лейтенантом.
Гарденбург неторопливо, словно собирался принимать парад, зашагал к
грузовикам, неловко размахивая руками в такт своим шагам. Дистль и солдаты
двигались позади. Они приблизились к англичанину, который так глупо
бросился на огонь немцев. Он был сражен несколькими пулями в грудь. Среди
пропитанных кровью лохмотьев его куртки торчали осколки ребер, но он еще
дышал и молча взглянул на них. Гарденбург вынул пистолет, передернул
затвор, небрежно выпустил в голову англичанина две пули и все тем же
неторопливым шагом двинулся дальше.
Они подошли к куче распростертых на песке тел. Здесь лежало человек
шесть. Все они казались мертвыми, однако Гарденбург приказал: «Прикончить
их!», и Христиан, не целясь, несколько раз выстрелил в убитых. Он ничего
при этом не почувствовал.
Немцы остановились около костров, и Христиан рассеянно отметил, что в
жестянках с песком, превращенных в самодельные очаги, были проделаны
аккуратные отверстия для тяги. Видимо, жестянки давно уже служили солдатам
верой и правдой. В воздухе стоял тяжелый запах чая, паленой шерсти,
тлеющей резины и горелого мяса — он доносился из грузовиков, из которых не
успели выскочить солдаты. Один из англичан, весь объятый пламенем, сумел
выскочить из машины. С обожженной, почерневшей головой он лежал на боку в
какой-то настороженной позе. Здесь же, среди рассыпанного чая, банок с
солониной и сахаром, валялись две оторванные миной ноги.
Другой солдат сидел, прислонившись спиной к колесу машины, голова у
него держалась лишь на лоскутке кожи. Христиан посмотрел на повисшую
голову. Лицо с сильными челюстями, несомненно, принадлежало рабочему. На
нем застыло столь характерное для англичан выражение внешнего добродушия и
скрытого упорства. Изо рта, заставляя губы кривиться в насмешливой улыбке,
торчала вставная челюсть. У него были чисто выбритые покрасневшие щеки и
седеющие виски. «Один из тех, кто брился утром, — решил Христиан. — Тот
самый аккуратный солдат, какого можно найти в любом взводе. В это утро ему
можно было и не беспокоиться!.
— Тот
самый аккуратный солдат, какого можно найти в любом взводе. В это утро ему
можно было и не беспокоиться!..»
То там, то здесь шевелились руки и раздавались стоны. Солдаты разошлись
в разные стороны, и отовсюду послышались одиночные выстрелы. Гарденбург
подошел к головной машине, по всем признакам принадлежавшей начальнику
колонны, и стал рыться в поисках документов. Он взял несколько карт,
отпечатанных на машинке приказов, извлек из полевой сумки фотографию
светловолосой женщины с двумя детьми, потом поджег машину.
Отойдя в сторону, они вместе с Христианом смотрели, как горит
автомобиль.
— А нам повезло: они остановились как раз там, где нужно, — усмехнулся
Гарденбург. Христиан тоже улыбнулся. Это никак не похоже на его первый
опереточный бой на подступах к Парижу. Это совсем не то, что спекуляция и
полицейская служба в Ренне. Это было именно то, к чему они готовились, это
была война, а мертвецы, валявшиеся на песке, составляли их реальный,
конкретный вклад в завоевание победы. И победа эта близка. На помощь
американцев англичанам особенно рассчитывать не приходится.
— Ну ладно! — крикнул солдатам Гарденбург. — Те, кого вы не добили,
могут добираться домой пешком. Возвращайтесь на высоту.
Гарденбург и Христиан пошли обратно. На гребне высоты, на фоне неба
четко вырисовывались фигуры наблюдающих за ними солдат. «Какими уязвимыми
они кажутся, — озабоченно подумал Христиан, — какими одинокими в этой
бескрайней пустыне, и как хорошо, что я не один, что они со мной…»
Они прошли мимо полуобнаженного английского офицера. У него была
нежная, бледная кожа аристократа.
— Помните, какой у него был вид, когда раздались первые выстрелы? —
усмехнулся Гарденбург. — А как он бежал, пытаясь жестами приказать что-то
своим солдатам и одновременно придерживая брюки?.. Капитан армии его
величества английского короля… Готов биться об заклад, что в Сандхерсте
[военное училище в Англии] их не обучают, как вести себя в подобных
случаях!
Гарденбург рассмеялся. Комизм всплывавших в его памяти сцен действовал
на него все сильнее и сильнее. В конце концов он даже вынужден был
остановиться. Согнувшись, упираясь руками в колени и задыхаясь, Гарденбург
хохотал, как безумный, и ветер тут же уносил его смех.
Христиан тоже засмеялся. Вначале он крепился, но потом смех охватил его
с такой силой, что он стал беспомощно раскачиваться из стороны в сторону.
Глядя на корчившихся от хохота лейтенанта и унтер-офицера, начали
посмеиваться и остальные. Сначала они только хихикали, но смех Гарденбурга
и Христиана был таким заразительным, что вскоре и пять сопровождавших их
солдат, и пулеметчики на гребне захохотали во все горло. Звуки дикого
смеха неслись над испещренной воронками пустыней, над неподвижно
распростертыми телами и потухающим пламенем костров, на которых английские
солдаты готовили завтрак, над разбросанными винтовками, над потешными
лопатками, которыми так и не успели воспользоваться англичане, над
горящими грузовиками и над мертвецом, что сидел, прислонившись к колесу, с
полуоторванной головой и вставной верхней челюстью, торчавшей из судорожно
искривленного рта.