Солдаты побежали следом, фляги хлопали их по бедрам. Они долго тащились за
машиной, прежде чем им удалось влезть в кузов по торчавшим из оторванной
двери ногам. Потом стало слишком шумно, чтобы можно было рассказать
Гарденбургу о его жене.
Трудно вспомнить, когда началась стрельба. Сначала в голове колонны
раздался сильный треск, и машины остановились. Потом до Христиана дошло,
что он уже давно слышит какой-то шум, но не может понять, что происходит.
Люди тяжело выскакивали из машин, разбегались в обе стороны от дороги и
рассыпались по пустыне. Один раненый вывалился из санитарной машины и,
врываясь пальцами в песок, волоча за собой неподвижную ногу, пополз к
небольшому островку травы, видневшемуся в десяти метрах справа от дороги.
Он лег там и начал поспешно копать перед собой руками. Со всех сторон
заработали пулеметы, и бронемашины, развернувшись как придется по обеим
сторонам дороги, открыли яростный беспорядочный огонь. Какой-то человек
без фуражки бегал вдоль, колонны брошенных с работающими моторами машин и
злобно орал: «Вы ответите за это, ответите, сволочи!» Его лысая непокрытая
голова блестела при свете луны, он яростно размахивал стеком. «Должно
быть, по меньшей мере полковник», — подумал Христиан.
Мины падали метрах в шестидесяти. Один тягач загорелся, и в свете
пламени Христиан видел, как люди в беспорядке разбегаются в стороны.
Гарденбург поставил мотоцикл рядом с санитарной машиной и выключил мотор.
Он внимательно всматривался в пустыню, и треугольная повязка на его лице
хлопала по подбородку, как плохо приклеенная борода.
Англичане открыли огонь трассирующими пулями и малокалиберными
снарядами; изогнутые трассы вначале лениво поднимались в небо, а потом по
мере приближения к колонне, казалось, набирали скорость. Христиан никак не
мог сообразить, откуда ведется огонь. «Никакого порядка, — с упреком
подумал он, — невозможно воевать в таких нелепых условиях». Он стал было
слезать с мотоцикла, решив лечь где-нибудь в сторонке и ждать, что будет
дальше.
— Оставайся на месте! — крикнул Гарденбург, хотя их разделяло
каких-нибудь тридцать сантиметров. «Опять непорядок», — с обидой подумал
Христиан, снова усаживаясь на багажник. Он старался нащупать свой автомат,
но никак не мог вспомнить, куда он девался. Из санитарной машины шел едкий
запах дезинфицирующих веществ, смешанный с трупным запахом. Христиан
закашлялся. Вдруг раздался свист, и совсем близко разорвался снаряд.
Христиан пригнулся за металлическим бортом санитарной машины. Он
почувствовал легкий удар в спину и, подняв руку, сбросил с плеча горячий
измятый осколок. Опуская руку, он обнаружил, что автомат висит у него на
плече. Он старался расправить запутавшийся ремень, когда Гарденбург вдруг
завел мотоцикл и резко рванул вперед. Христиан еле удержался в седле. Он
ударился подбородком о ствол автомата, прикусил язык и ощутил во рту
соленый и теплый вкус крови.
Он
ударился подбородком о ствол автомата, прикусил язык и ощутил во рту
соленый и теплый вкус крови. Он прижался к Гарденбурга, который
стремительно вел мотоцикл среди согнутых фигур, среди шума и грохота
разрывов. Вдали в сторону дороги изгибались дугой струи трассирующих пуль.
Гарденбург вел подпрыгивающую машину прямо под трассами. Вскоре они вышли
из полосы, ярко освещенной горящими автомашинами.
— Полный беспорядок, — пробормотал Христиан, вдруг рассердившись на
Гарденбурга. Если он едет к англичанам, то пусть едет один, зачем же
тащить за собой Христиана? Христиан решил схитрить и свалиться с
мотоцикла. Он попытался поднять ногу, но зацепился штаниной за какую-то
выступающую деталь и никак не мог освободиться. Вдруг впереди, в стороне
от дороги он заметил смутные силуэты танков, развертывающих свои орудия.
Из башни одного танка открыл огонь пулемет, и пули пронзительно засвистели
за самой спиной.
Христиан пригнулся, плотно прижав голову к плечу лейтенанта. Пряжки
кожаного снаряжения Гарденбурга царапали ему лицо. Пулемет снова
развернулся, и на этот раз пули стали падать прямо перед ними, гулко
ударяясь в песок и поднимая облачка пыли.
Христиан закричал и еще сильнее прижался к лейтенанту. Ему было
страшно. Он знал, что ничего не может сделать для своего спасения; их
обязательно убьют, и он, лейтенант, мотоцикл превратятся в сплошную
дымящуюся массу, и на песке останется только груда обгорелого тряпья да
лужа крови и бензина. Потом кто-то рядом закричал по-английски, отчаянно
размахивая руками. Гарденбург, ворча что-то себе под нос, еще ниже
склонился над рулем. Вскоре свист пуль прекратился, и неожиданно они
оказались одни на бледной полоске дороги, а стрельба замирала далеко
позади.
Христиан наконец успокоился. Когда Гарденбург выпрямился, он тоже
разогнул спину и даже с некоторым интересом посмотрел на простиравшуюся
перед подпрыгивающим мотоциклом открытую дорогу. Он чувствовал неприятный
вкус во рту от рвоты и крови, щека ныла, так как под платок набился песок,
разъевший ссадины. Он глубоко вздохнул и почувствовал себя гораздо лучше,
исчезла даже усталость.
Вспышки и стрельба позади вскоре совсем стихли, и через пять минут,
казалось, они остались одни в тихой, залитой лунным светом пустыне, на
всем огромном пространстве от Судана до Средиземного моря, от Эль-Аламейна
до Триполи.
Христиан нежно обнял Гарденбурга. Он вспомнил, что хотел что-то сказать
лейтенанту перед тем, как все это началось, но забыл, что именно. Он снял
с лица платок, огляделся вокруг, чувствуя, как ветер осушает уголки его
рта. Он был счастлив и в мире со всем миром. Гарденбург странный человек,
но Христиан знал, что на него можно положиться, — он благополучно доставит
его в безопасное место. Когда и куда именно он его доставит, Христиан не
знал, но не было нужды об этом беспокоиться.