Они поцеловались, погруженные в свои мысли, уже далекие друг от друга.
Ной вошел в дом и присоединился к молчаливой группе людей, собравшихся
вокруг стола, за которым сидел пожилой человек, который служил своей
стране в ее тяжелый час тем, что два раза в месяц рано вставал, чтобы дать
последние указания и раздать бесплатные билеты на метро группам мужчин,
отправляемых с призывного пункта на войну.
Ной вместе с пятьюдесятью другими призывниками вышел на улицу, и
неровным строем, шаркая ногами, они направились за три квартала к станции
метро. Прохожие, занятые своими утренними делами, спешившие, кто в свои
магазины и конторы, чтобы заработать денег, кто на базар, чтобы закупить
продукты на сегодняшний день, смотрели на них с любопытством и некоторым
благоговением. Так жители какого-нибудь городка смотрели бы на группу
пилигримов из чужой страны, проходящих по его улицам по пути на некое
таинственное и захватывающее религиозное празднество.
Из вестибюля метро Ной увидел на другой стороне улицы Хоуп. Она стояла
перед цветочным магазином. Позади нее пожилой торговец не спеша выставлял
на витрину горшки с геранью и большие голубые вазы с гладиолусами. Хоуп
была в голубом платье с белыми цветочками, нежно развевавшемся на утреннем
ветерке. Солнечные лучи, отражавшиеся от стекла витрины, не позволяли
разглядеть ее лицо. Он хотел было перейти к ней на ту сторону улицы, но
назначенный на призывном пункте старший группы встревоженно закричал:
«Пожалуйста, ребята, не расходитесь». И Ной подумал: «Что я могу сказать
ей, и что она может сказать мне?» Он помахал ей, и она ответила ему,
Подняв обнаженную загорелую руку. Ной заметил, что она не плачет.
«Как вам это нравится! — подумал он. — Она даже не плачет». И он стал
спускаться в метро рядом с парнем по имени Темпеста и тридцатипятилетним
испанцем, которого звали Нунсио Агвиляр.
14
Перед тем как Майкл проснулся, ему приснилось, что женщина с рыжими
волосами, которую он не сумел поцеловать четыре года назад, улыбаясь,
склонилась над ним и поцеловала его. Он открыл глаза, вспоминая приятный
сон и рыжую женщину.
Утреннее солнце золотистой пылью пробивалось сквозь закрытые жалюзи
венецианских окон. Майкл потянулся.
Снаружи до него доносился гул вышедшего на улицы и в переулки
семимиллионного населения города. Майкл встал, прошел по мягкому ковру к
окну и поднял жалюзи.
Было начало лета. Солнце обильно заливало мягким, маслянистым светом
сады, выцветшие кирпичные стены старых зданий, пыльный плющ, полинявшие
полосатые тенты небольших террас, заставленных тростниковой мебелью и
цветами в горшках. Маленькая полная женщина в широкой оранжевой шляпе и
старых широких брюках, комично облегавших ее округлый зад, стояла на
террасе у горшка с геранью прямо напротив Майкла. Она медленно нагнулась и
срезала цветок.
Она медленно нагнулась и
срезала цветок. Ее шляпа печально закачалась, когда она стала разглядывать
засохший цветок, держа его в руке. Затем она повернулась — это была
цветущая средних лет женщина — и, игриво покачивая бедрами, прошла по
террасе и через завешенное шторами французское окно вошла в дом.
Майкл улыбнулся: его радовал яркий свет солнца, радовало, что женщина с
рыжими волосами наконец поцеловала его и что в солнечном садике напротив
живет маленькая толстая женщина с потешным задом, сокрушающаяся над
увядшей геранью.
Приняв холодный душ, он надел пижаму, прошел босиком по ковру через
гостиную к парадной двери, открыл ее и вынул из ящика «Таймс». В газете,
напоминавшей своим изысканным языком речи пожилых преуспевающих адвокатов
акционерных обществ, на первой странице сообщалось о том, что русские
несут большие потери, но держатся, что на французском побережье от
английских бомб вспыхнули новые пожары, что Египет шатается, что кто-то
открыл новый способ изготовления резины за семь минут, что в Атлантическом
океане затонули три судна, что мэр выступил за сокращение потребления
мяса, что женатые мужчины, видимо, будут призваны в армию, что на
Тихоокеанском театре наступило некоторое затишье.
Майкл закрыл дверь, опустился на кушетку и, оставив сообщения о
кровопролитных боях на Волге, об утонувших в Атлантике людях, об
ослепленных песком войсках, сражающихся в Египте, о производстве резины, о
пожарах во Франции и об ограничениях на жареное мясо, перешел к спортивным
известиям. Несмотря на усталость и множество ошибок, «Доджеры»
[бейсбольная команда] пережили еще один день войны, избежав подстерегающей
со всех сторон смерти и, невзирая на некоторую свалку в центре площадки и
бешеную атаку в восьмом периоде, проявив редкое упорство, одержали победу
в Питсбурге.
Зазвонил телефон. Майкл прошел в спальню и снял трубку.
— В холодильнике стакан апельсинового соку, — прозвучал голос Пегги из
трубки, — я хотела тебе напомнить.
— Благодарю, — ответил Майкл. — Я заметил пыль на книжных полках с
правой стороны, хотя мисс Фримэнтл…
— Пустяки, — ответила Пегги.
— Мудрые слова, — сказал Майкл, наслаждаясь голосом Пегги, таким
близким и приятным. — Много приходится работать?
— До потери сознания. Когда я уходила, ты не обратил на меня никакого
внимания, ты лежал на спине совершенно голый. Я поцеловала тебя и ушла.
— Какая же ты славная девочка! А что я делал?
После короткой паузы Пегги ответила серьезным и немного встревоженным
голосом:
— Ты закрыл лицо руками и бормотал: «Я не буду, я не буду…»
Легкая улыбка, игравшая на лице Майкла, исчезла, он в задумчивости
потер ухо.
— Во сне мы самым бесстыдным образом выдаем свои мысли.
— У тебя был такой испуганный голос, — проговорила Пегги, — что мне
даже стало страшно.