Гарденбург не смотрел по сторонам: парижские достопримечательности его
не интересовали. Он держался так, словно перед ним был огромный голый
учебный плац около Кенигсберга, а не самый центр столицы Франции в первый
после 1871 года день ее оккупации.
«На редкость противный тип! — поморщился Христиан. — Подумать только,
что на таких и держится наша армия!..»
— В десять ноль-ноль, — начал Христиан, — на дороге Мо — Париж мы
вступили в соприкосновение с противником. Укрывшись за тщательно
замаскированным дорожным заграждением, противник открыл огонь по нашей
головной машине. Вместе с находившимися под моим командованием девятью
солдатами я вступил в бой. Мы уничтожили двух солдат противника, выбили
остальных с баррикады, обратили их в беспорядочное бегство и разрушили
заграждение.
Христиан на мгновение замялся.
— Продолжайте, — не повышая голоса, поторопил лейтенант.
— Мы понесли потери, — продолжал Христиан, подумав при этом: «Вот
тут-то и начинаются неприятности!» — Убит ефрейтор Краус.
— Ефрейтор Краус? А он выполнил свой долг?
— Да, господин лейтенант. — Христиан вспомнил о неуклюжем парне,
который бежал по лесу среди качающихся деревьев и дико выкрикивал: «Попал!
Попал!» — Первыми же выстрелами он убил одного из солдат противника.
— Отлично! — заметил лейтенант. По его лицу скользнула холодная улыбка,
отчего на мгновение сморщился его длинный крючковатый нос. — Отлично!
«Он доволен!» — удивился Христиан.
— Я не сомневаюсь, — продолжал Гарденбург, — что ефрейтор Краус будет
посмертно представлен к награде.
— Господин лейтенант, я собираюсь написать письмо его отцу.
— Отставить! Не ваше дело писать письма. Это входит в обязанности
командира роты капитана Мюллера, и он сделает все, что нужно. Я сообщу ему
необходимые факты. Извещение нужно составить умело. Важно выразить в нем
соответствующие чувства. Капитан Мюллер знает, как это делается.
«В военном училище, вероятно, читают курс лекций «Письма
родственникам», — иронически отметил про себя Христиан. — Час в неделю».
— Унтер-офицер Дистль, — продолжал Гарденбург, — я доволен вами и
вашими солдатами.
— Рад стараться, господин лейтенант, — вытянулся Христиан. Он
почувствовал какую-то глупую радость.
Брандт выступил вперед и отдал честь. Гарденбург холодно козырнул в
ответ. Он презирал Брандта: тот не мог даже внешне выглядеть солдатом, а
лейтенант не скрывал своего отношения к людям, которые сражались
фотоаппаратами вместо винтовок. Однако он не позволял себе игнорировать
весьма определенные приказы командования об оказании всяческого содействия
военным фотографам.
— Господин лейтенант, — просто, совсем по-штатски, обратился Брандт к
офицеру. — Мне приказано поскорее доставить на площадь Оперы заснятую мною
пленку.
— Мне приказано поскорее доставить на площадь Оперы заснятую мною
пленку. Она будет отправлена в Берлин. Не могли бы вы дать мне машину? Я
сразу же вернусь.
— Сейчас выясню, — ответил Гарденбург. Он повернулся и важно зашагал на
противоположную сторону площади, где в только что подъехавшей амфибии
сидел капитан Мюллер.
— Этот лейтенантик просто без ума от меня, — насмешливо заметил Брандт.
— Но машину-то он тебе даст, — отозвался Христиан. — У него сейчас
хорошее настроение.
— Я тоже без ума от него и от всех лейтенантов вообще, — продолжал
Брандт. Он оглянулся, посмотрел на выкрашенные в мягкие цвета каменные
стены больших домов, окружавших площадь, на рослых, лениво слоняющихся
солдат в касках и серых мундирах — чужих и лишних здесь, среди французских
вывесок и кафе с опущенными жалюзи. — И года не прошло, как я был в Париже
последний раз, — задумчиво сказал Брандт. — На мне был синий пиджак и
фланелевые брюки. Все принимали меня за англичанина и относились ко мне с
исключительным вниманием. Теплой летней ночью с красивой черноволосой
девушкой я подъехал на такси к чудесному ресторанчику вот тут, за углом. —
Брандт мечтательно закрыл глаза и прислонился головой к бронированному
боку транспортера. — Девушка резонно полагала, что единственная цель жизни
женщины — ублаготворять мужчин. У нее был такой голос, что, услышав его
даже за квартал, вы уже начинали испытывать к ней влечение. Перед обедом
мы распили бутылку шампанского. В своем темно-синем платье девушка
казалась такой скромной и юной, что даже не верилось, что всего лишь час
назад я лежал с ней в постели. Мы сидели, держа друг друга за руки, и как
мне сейчас кажется, на глазах у нее блестели слезы. Затем мы съели
чудесный омлет и выпили бутылку шабли. В то время я и понятия не имел о
каком-то лейтенанте Гарденбурге… Я знал, что часа через полтора снова
окажусь в постели с девушкой, и чувствовал себя на седьмом небе.
— Да перестань ты! — воскликнул Христиан. — Моя добродетель начинает
трещать.
— Но все это было в доброе старое время, — продолжал Брандт, не
открывая глаз, — когда я был презренным штафиркой и не превратился еще в
бравого вояку.
— Открой глаза и опустись на землю, — торопливо проговорил Христиан. —
Сюда идет Гарденбург.
Они вытянулись перед подходившим лейтенантом.
— Все в порядке, — сообщил Гарденбург Брандту. — Можете взять машину.
— Благодарю вас, господин лейтенант.
— Я сам поеду с вами и захвачу с собой Гиммлера и Дистля. Ходят слухи,
что наша часть будет расквартирована как раз в районе площади Оперы.
Капитан посоветовал ознакомиться с обстановкой на месте. — Гарденбург
попытался изобразить на лице теплую доверительную улыбку и добавил: — К
тому же мы вполне заслужили маленькую прогулку для осмотра местных
достопримечательностей. Поехали.
В сопровождении Христиана и Брандта он направился к одной из машин.