— А ну, живо! Шевелись! — заорал Рикетт. Так он орал на людей всегда,
были ли они заняты чисткой уборных в лагере во Флориде или штурмовали
пулеметные гнезда в Нормандии. Тот же голос, тот же тон, те же выражения.
— Война еще не кончилась! А ну, вылезай из канавы!
Ной и Бернекер продолжали лежать, отвернув головы и уткнувшись в мягкую
траву, делая вид, будто ничего не слышат, будто Рикетта здесь нет, будто
Рикетт вообще больше не существует.
Трое или четверо новобранцев поднялись и, позвякивая солдатским
снаряжением, стали нерешительно взбираться на насыпь. Рикетт последовал за
ними и, встав во весь рост на вершине насыпи, заорал на остальных:
— А ну, давай! Хватит отсиживаться! Живо!
Ной и Бернекер неохотно поднялись и вместе с другими медленно полезли
на скользкую насыпь в шесть футов высотой. Бернекер забрался первым и
протянул Ною руку. Впереди расстилался луг, на котором валялись убитые
коровы, а дальше тянулись изгороди с посаженными на равных промежутках
друг от друга деревьями. Противник по-прежнему молчал. Новобранцы, которые
поднялись первыми, робко двинулись вперед, а Рикетт не переставал кричать.
Следуя за другими, Ной сделал первые несколько шагов. В этот момент он
ненавидел Рикетта больше, чем когда бы то ни было.
И вдруг застрочили пулеметы. Вокруг засвистели пули и многие попадали,
так и не успев услышать отдаленной трескотни пулеметов.
Цепь на мгновение замерла, люди в замешательстве уставились на
загадочную изгородь, извергавшую огонь.
— Вперед! — заорал Рикетт диким голосом, стараясь перекричать треск
пулеметов. — Бегом!
Но половина солдат уже залегла. Ной схватил Бернекера за руку, и оба,
низко пригнувшись, бросились назад за насыпь и, тяжело дыша, сползли вниз,
в спасительную зелень рва. Один за другим в ров скатывались запыхавшиеся
солдаты. На гребне насыпи показался Рикетт. Шатаясь и отчаянно
жестикулируя, он что-то хрипло выкрикивал, а из горла у него хлестала
кровь. Потом, скошенный новой очередью, он упал ничком и соскользнул вниз
прямо на Ноя. Ной почувствовал на своем лице теплую кровь сержанта. Он
отшатнулся, но Рикетт словно прирос к нему, обхватив его за плечи и крепко
вцепившись руками в ремни вещевого мешка.
— Сволочи! — четко произнес Рикетт. — Эх, вы, сволочи…
Потом его тело обмякло, и он повалился к ногам Ноя.
— Готов, — сказал Бернекер, — наконец-то этот сукин сын подох…
Бернекер оттащил убитого в сторону, а Ной стал неторопливо стирать со
своего лица кровь.
Стрельба прекратилась, и опять стало тихо, только с поля Доносились
вопли и стоны раненых. Но стоило кому-нибудь выглянуть из-за насыпи, чтобы
посмотреть, чем им помочь, как противник снова открывал огонь, и в ров
летела трава, скошенная пулями. Оставшиеся от роты солдаты, вконец
изнуренные, улеглись вдоль рва.
— Проклятая авиация! — ругался Бернекер. — «Всякое сопротивление будет
сломлено; все будет уничтожено или подавлено».
— «Всякое сопротивление будет
сломлено; все будет уничтожено или подавлено». Подавили, нечего сказать!
Как только увижу первого летуна, клянусь богом…
Люди уже немного отдышались и теперь тихо лежали во рву, предоставляя
возможность повоевать другим.
Вскоре появился лейтенант Грин. Ной слышал, как, шагая вдоль рва, он
уговаривал солдат своим тоненьким, девичьим голоском.
— Нельзя же так! — визжал лейтенант. — Вставайте! Надо идти вперед.
Вперед! Сколько можно сидеть здесь? Второй взвод посылает группу, она
обойдет пулеметы слева, а мы должны сковать их отсюда. Вставайте же, ну
поднимайтесь!
В голосе лейтенанта звучало отчаяние, но солдаты даже не смотрели на
него. Они прятали лица в густой мягкой траве, не обращая ни малейшего
внимания на его уговоры.
Грин неожиданно вскарабкался на насыпь и, встав во весь рост, продолжал
уговаривать и умолять, но никто так и не двинулся с места. Ной с интересом
следил за лейтенантом и ждал, что вот-вот его убьют. Снова застрочили
пулеметы, но Грин все метался как одержимый, выкрикивая бессвязные слова:
— Это же просто. Ничего особенного. Давайте же…
Наконец он снова спрыгнул вниз, отошел ото рва и зашагал назад по
открытому полю. Пулеметы смолкли. Все были очень довольны, что лейтенант
ушел.
«Вот она, моя система, — хитро усмехнулся про себя Ной, — так я проживу
целый век. Просто нужно делать то же, что и все. Возьму и останусь здесь,
ну и что мне могут сделать?»
Справа и слева гремел бой, но они ничего не видели и не знали, что
творится вокруг. Здесь во рву было тихо и безопасно. Немцы им здесь ничего
не могли сделать, а они в свою очередь не собирались причинять вред
немцам. Всех это вполне устраивало, ощущение прочной безопасности приятно
согревало душу. Вот когда немцы отойдут или их окружат, можно будет
подумать о том, чтобы двинуться дальше, а пока — рано.
Бернекер вытащил коробку с сухим пайком и вскрыл ее.
— Опять телячья колбаса, — недовольно пробурчал он, отправляя ломтики в
рот прямо с ножа. — И какой дурак придумал это блюдо? А эту дрянь, —
продолжал он, с презрением отбрасывая пакетик с порошком искусственного
лимонада, — я в рот не возьму, даже если буду подыхать от жажды!
Ною есть не хотелось. Он то и дело поглядывал на труп Рикетта, лежавший
в трех шагах от него. Глаза убитого были широко раскрыты, на окровавленном
лице застыла гневная начальственная гримаса, в горле зияла огромная рана.
Сколько Ной ни пытался внушить себе, что ему приятно видеть своего врага
мертвым, это не удавалось. Смерть превратила Рикетта из злобного хулигана,
грубияна, сквернослова и убийцы в еще одного павшего американца, погибшего
товарища, утраченного союзника…
Ной тряхнул головой и отвернулся.
К насыпи снова приближался лейтенант Грин, а с ним неторопливо шагал
какой-то высокий человек, задумчиво разглядывая упрямцев, развалившихся во
рву. Когда они подошли ближе, Бернекер тихо воскликнул:
— Господи, генерал! Две заезды…
Ной приподнялся и удивленно уставился на подошедшего: за все время
пребывания в армии он ни разу не видел генерала так близко.