— Майкл! — обратилась к нему Лаура и с легкой улыбкой посмотрела на
него поверх своего бокала. — Что ты делаешь сегодня вечером?
Майкл оторвал взгляд от сержанта.
— Буду работать, — ответил он. — Ты допила виски? Мне пора идти.
10
Если бы не ветер, можно было бы кое-как терпеть. Христиан тяжело
заворочался под одеялом и провел кончиком языка по обветренным губам.
Песок… Всюду этот проклятый песок! Ветер нес его с невысоких каменистых
хребтов и злобно швырял в лицо, в глаза, забивал горло и легкие.
Христиан с трудом приподнялся и сел, кутаясь в одеяло. Только начинало
светать, и пустыня все еще была скована безжалостным холодом ночи. У него
стучали зубы. Пытаясь согреться, он сидя сделал несколько вялых движений.
Некоторые из солдат спали. Христиан с удивлением и ненавистью посмотрел
на них. Гарденбург и пятеро солдат лежали у самого гребня. Над зубчатой
кромкой виднелась только голова Гарденбурга. Лейтенант внимательно
рассматривал в бинокль расположившуюся неподалеку транспортную колонну
англичан. На нем была длинная толстая шинель, но даже под ее складками
было видно, как напряглось его тело.
«Черт бы его побрал! — мысленно выругался Христиан. — Да уж спит ли он
когда-нибудь? Вот было бы здорово, если бы Гарденбурга сейчас убили!»
Христиан с наслаждением стал развивать эту мысль, но тут же отбросил ее
и вздохнул. Нет, это невозможно. В это утро могут убить всех, только не
Гарденбурга. Достаточно раз взглянуть на него, чтобы понять: этот выживет
до конца войны.
Гиммлер, лежавший у гребня рядом с Гарденбургом, осторожно, стараясь не
поднимать пыли, сполз вниз, разбудил спавших и что-то шепнул каждому из
них. Солдаты зашевелились, двигаясь с осторожностью людей, которые
находятся в темной комнате, сплошь заставленной хрупкой стеклянной
посудой.
Гиммлер на четвереньках добрался до Христиана и осторожно присел рядом
с ним.
— Он тебя вызывает, — шепнул он, хотя до англичан было добрых триста
метров.
— Хорошо, — не двигаясь ответил Христиан.
— Гарденбург добьется, что нас всех перебьют, — пожаловался Гиммлер. Он
заметно похудел, его давно небритое, заросшее щетиной лицо имело
болезненный вид, глаза запали, как у пойманного, затравленного зверя. С
тех пор как три месяца назад под Бардией над ними разорвался первый
снаряд, Гиммлер перестал паясничать и забавлять офицеров своими шуточками.
Казалось, что унтер-офицера подменили, что с прибытием в Африку в него
вселился кто-то другой, тощий и отчаявшийся, а дух прежнего добродушного
весельчака уютно устроился где-то в захолустном уголке Европы и
преспокойно поджидает возвращения Гиммлера, чтобы вновь завладеть его
телом.
— Он лежит себе там, наблюдает за томми [прозвище английских солдат] и
напевает, — снова зашептал Гиммлер.
— Напевает? — переспросил Христиан и тряхнул головой, чтобы отогнать
сон.
— Напевает? — переспросил Христиан и тряхнул головой, чтобы отогнать
сон.
— Напевает и улыбается. Он не спал всю ночь. С той минуты, как колонна
остановилась там вчера вечером, он лежит, не отрывая глаз от бинокля, и
все улыбается. — Гиммлер со злостью взглянул в ту сторону, где у гребня
притаился лейтенант.
— Нет бы ударить по англичанам вчера вечером. Мы легко бы расправились
с ними, но он, видите ли, боится, что какой-нибудь томми, не дай бог,
спасется. И вот пожалуйста! Мы должны торчать тут целых десять часов и
ожидать наступления дня, чтобы прикончить их всех до одного. Ведь какую
тогда можно будет написать реляцию! — Гиммлер раздраженно плюнул на
непрерывно пересыпающийся под ветром песок. — Вот увидишь, он дождется,
что нас всех тут прихлопнут.
— Сколько всего англичан? — спросил Христиан. Он сбросил наконец одеяло
и, дрожа от холода, нагнулся, чтобы взятье земли свой тщательно завернутый
автомат.
— Восемьдесят, — ответил Гиммлер и с горечью осмотрелся по сторонам. —
А нас тринадцать. Тринадцать! Только этот сукин сын мог взять с собой в
дозор тринадцать человек. Не двенадцать, не четырнадцать, не…
— Они уже проснулись? — перебил его Христиан.
— Да. Кругом у них часовые. Просто чудо, что они до сих пор нас не
обнаружили.
— Чего же он ждет? — Христиан посмотрел на лейтенанта, лежавшего под
самым гребнем в позе притаившегося зверя.
— А ты сам его спроси, — буркнул Гиммлер. — Он, может, ждет, что
приедет Роммель — полюбоваться на его действия и после завтрака пришпилить
ему орден.
Лейтенант соскользнул с верхушки склона и нетерпеливо махнул Христиану.
Дистль и Гиммлер медленно поползли ему навстречу.
— Решил сам навести миномет, — продолжал ворчать Гиммлер. — Мне он,
видите ли, не доверяет, я, видите ли, недостаточно учен. Всю ночь ползал
взад и вперед, забавляясь подъемным механизмом. Ей-богу, если бы нашего
лейтенанта осмотрели доктора, они тут же надели бы на него смирительную
рубаху.
— Живо! Живо! — хрипло прошептал Гарденбург. Приблизившись к нему,
Христиан заметил, что глаза его буквально горят от счастья. Лейтенант
давно побрился, его фуражка была вся в песке, но выглядел он таким
свеженьким, словно проспал десять часов подряд.
— Через минуту все по местам, — приказал Гарденбург. — Без моего
приказания никто не должен шевелиться. Первым открывает огонь миномет.
Сигнал рукой я подам отсюда.
Стоя на четвереньках, Христиан кивнул головой.
— По сигналу два пулемета выдвигаются на этот гребень и при поддержке
стрелков ведут непрерывный огонь, пока я не скомандую отбой. Ясно?
— Так точно, господин лейтенант, — шепотом ответил Христиан.
— Корректировать огонь миномета буду я сам. Минометному расчету все
время следить за мной. Понятно?
— Так точно, господин лейтенант, — повторил Христиан. — Когда мы
откроем огонь?
— Когда я найду нужным.