Гарденбург кивнул, все еще не отводя глаз от карты.
— Счастливец! Две недели среди немцев, не видеть этих свиней. — Он
резким кивком головы указал на то место, где только что стоял француз. — Я
четыре месяца добиваюсь отпуска, — с горечью продолжал он. — Но,
оказывается, без меня тут невозможно обойтись, я, видите ли, слишком
важная персона… — Лейтенант горько усмехнулся. — Скажите вы могли бы
оказать мне услугу?
— Конечно, господин лейтенант, — поспешил заверить его Христиан и тут
же мысленно выругал себя за такое рвение.
Гарденбург вынул из кармана связку ключей, открыл один из ящиков стола,
достал небольшой, аккуратно завязанный сверток и снова тщательно запер
ящик.
— Моя жена живет в Берлине. Вот ее адрес, — он передал Христиану клочок
бумаги. — Мне удалось… раздобыть… кусок замечательного кружева, —
лейтенант небрежно пощелкал пальцем по свертку. — Исключительно красивое
черное кружево из Брюсселя. Моя жена очень любит кружева. Я надеялся
передать ей сам, но мой отпуск… Вы же знаете. А почта… — Гарденбург
покачал головой. — Должно быть, все воры Германии теперь работают на
почте. После войны, — внезапно загорелся он, — нужно будет провести
тщательное расследование… Впрочем… я подумал, если это не доставит вам
особых хлопот, тем более что моя жена живет совсем недалеко от вокзала…
— Я буду рад выполнить ваше поручение, — прервал его Христиан.
— Благодарю. — Гарденбург вручил Христиану сверток. — Передайте жене
мой самый нежный привет. Можете даже сказать, что я постоянно думаю о ней,
— криво улыбнулся он.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— Очень хорошо. Ну, а теперь относительно этих людей, — он ткнул
пальцем в лежащую перед ним бумагу. — Я знаю, что могу положиться на вас.
— Так точно, господин лейтенант.
— Я получил указание, что отныне в подобных делах рекомендуется
проявлять больше строгости — в назидание всем остальным. Накричать,
пригрозить оружием, хорошенько стукнуть… Ну, вы, надеюсь, понимаете.
— Да, господин лейтенант, — ответил Христиан, машинально прощупывая
мягкое кружево в свертке, который он осторожно держал в руках.
— Все, унтер-офицер. — Гарденбург повернулся к карте. — Желаю вам
хорошо провести время в Берлине.
— Спасибо, господин лейтенант. — Христиан поднял руку. — Хайль Гитлер!
Но Гарденбург мысленно уже двигался в стремительно несущемся танке по
дороге на Смоленск и лишь небрежно махнул рукой. Выйдя из канцелярии.
Христиан затолкал кружево под мундир и тщательно застегнулся на все
пуговицы, чтобы сверток как-нибудь не выпал.
Первые двое, фамилии которых были указаны в списке Христиана,
скрывались в заброшенном гараже. При виде вооруженных солдат они только
горько усмехнулись и, не оказав никакого сопротивления, вышли из гаража.
При виде вооруженных солдат они только
горько усмехнулись и, не оказав никакого сопротивления, вышли из гаража.
По второму адресу милиционер-француз привел их в район трущоб. В доме
пахло канализацией и чесноком. Подросток — немцы стащили его с кровати —
уцепился за мать, и оба истерически разрыдались. Мать укусила одного из
солдат, и тот ударом в живот сбил ее с ног. За столом, уронив голову на
руки, плакал старик. В общем, все получилось отвратительно. В той же
квартире они обнаружили в шкафу еще одного человека, как показалось
Христиану, еврея. Документы у него оказались просроченными, он был так
напуган, что не мог отвечать на вопросы. Сначала Христиан решил оставить
его в покое. В конце концов, его послали арестовать трех юношей, а не
задерживать всех подозрительных лиц. Если подтвердится, что этот человек
еврей, его отправят в концлагерь, иными словами на верную смерть. Но
человек из милиции не спускал с Христиана глаз.
— Еврей! — шептал он. — Это еврей!
Конечно, он все расскажет Гарденбургу, тот немедленно вызовет Христиана
из отпуска и обвинит его в нарушении служебного долга.
— Придется вам отправиться с нами, — сказал он неизвестному.
Тот был полностью одет и, видимо, даже спал в ботинках, готовый
скрыться при малейшей тревоге. Он растерянно оглянулся вокруг, посмотрел
на пожилую женщину, которая, держась за живот, стонала на полу, на
старика, который сидел за столом и плакал, опустив голову на руки, на
распятие, висевшее над письменным столом. Казалось, он прощался со своим
последним убежищем перед тем, как уйти на смерть. Он пытался что-то
сказать, но лишь беззвучно шевелил побелевшими губами.
Вернувшись в полицейские казармы, Христиан с чувством облегчения
передал арестованных дежурному офицеру и сел за стол Гарденбурга писать
рапорт. Все это дело заняло немногим более трех часов. Он уже дописывал
рапорт, когда его внимание привлек исступленный вопль, донесшийся
откуда-то из глубины здания. «Варвары! — нахмурился он. — Стоит только
человеку стать полицейским, и он тут же превращается в садиста». Он решил
было пойти прекратить пытки и уже поднялся со стула, но тут же раздумал.
Возможно, там присутствует какой-нибудь офицер, и тогда ему не миновать
нагоняя за то, что он вмешивается не в свои дела.
Христиан оставил рапорт на столе Гарденбурга, чтобы тот утром сразу же
увидел его, и вышел из здания. Стояла чудесная осенняя ночь, в небе,
высоко над домами, горели яркие звезды. Ночью город выглядел гораздо
привлекательнее, а освещенная луной большая, геометрически правильная,
безлюдная в эти часы площадь перед ратушей была даже красива. Неторопливо
шагая по мостовой, Христиан подумал, что, в конце концов, не так уж тут
плохо, особенно если учесть, что он мог оказаться в каком-нибудь
захолустье похуже этого.