Подняв голову, Христиан искоса взглянул на человека, неожиданно
появившегося перед столиком.
— Что? — с глупым видом спросил он.
— Мне нужно с вами поговорить.
Незнакомец улыбался. Христиан, тряхнув головой, широко открыл глаза и
вдруг узнал подошедшего. Перед ним стоял Брандт — в офицерской форме,
худой, запыленный, без фуражки, но все такой же улыбающийся Брандт.
— Брандт!
— Тише! — сказал тот и предостерегающе положил ему на плечо руку. —
Допивай и выходи на улицу.
Брандт повернулся и вышел из кафе. Через окно Христиан видел, как он
остановился на улице, спиной к кафе, а мимо проходила нестройная колонна
какой-то рабочей части. Христиан одним глотком допил коньяк и встал.
Старик снова пристально глядел на него. Отодвинув стул, Христиан взялся за
руль велосипеда и покатил его к выходу. Уже в дверях он, не удержавшись,
снова повернулся к стойке и встретил взгляд насмешливых бусинок-глаз,
помнивших 1870 год, Верден, Марну, 1918 год. Старик стоял перед плакатом,
отпечатанным немцами на французском языке. На плакате была изображена
улитка, которую вместо рогов украшали американский и английский флаги. Она
медленно ползла вверх по Апеннинскому полуострову, а надпись иронически
гласила, что даже улитка за такое время давно добралась бы до Рима…
«Какая наглость», — подумал Христиан. Старикан, скорее всего, вывесил
плакат только на этой неделе, явно желая поиздеваться над отступающими
немцами.
— Надеюсь, — просипел старик с таким оттенком в голосе, который в
приюте для престарелых означал бы смех, — месье понравился коньяк?
«Эти французы, — в бешенстве подумал Христиан, — готовы нас всех
перебить».
Он вышел на улицу и присоединился к Брандту.
— Пойдем, — тихо сказал Брандт. — Прогуляемся немного по площади, чтобы
нас никто не подслушал…
Они зашагали по узкому тротуару мимо закрытых ставнями витрин. Христиан
с удивлением отметил, что с тех пор, как они виделись последний раз,
Брандт сильно похудел и постарел, на висках у фотографа появилось много
седины, у глаз и рта залегли глубокие морщины.
— Я увидел, как ты вошел, — начал Брандт, — и сначала даже не поверил
собственным глазам. Минут пять присматривался — все никак не мог
убедиться, что это действительно ты. Боже мой, что с тобой стало!
Христиан пожал плечами. Его задели слова Брандта, который, вообще-то
говоря, и сам выглядел далеко не блестяще.
— Да, жизнь потрепала меня немного. А ты что здесь делаешь?
— Меня послали в Нормандию запечатлеть вторжение, сдачу в плен
американских войск, а также сцены зверств: трупы французских женщин и
детей, погибших от американских бомб. В общем, как обычно… Только не
останавливайся, иди. Стоит где-нибудь остановиться, обязательно появится
какой-нибудь чертов офицер, потребует документы и постарается определить
тебя в какую-нибудь часть.
Много здесь таких.
Оба деловито зашагали по тротуару, словно выполняли какое-то задание.
Закат обагрял серые стены каменных зданий. Слоняющиеся по площади солдаты
выглядели на фоне плотно закрытых ставень расплывчатой серой массой.
— Что ты намерен делать? — спросил Брандт.
Христиан рассмеялся и сам удивился, услышав свой сухой смешок. После
многодневного панического бегства, когда им, как и всеми другими, управлял
лишь страх перед рвущимся вперед противником, сама мысль о том, что он еще
может что-то предпринять по своей инициативе, почему-то показалась ему
нелепой.
— Ты чего смеешься? — подозрительно покосился на него Брандт, и
Христиан тотчас же стал серьезным, так как понимал, что, если вызовет
неудовольствие Брандта, тот не поделится с ним своими ценными сведениями.
— Ничего, просто так, — ответил он. — Устал немного. Я только что
выиграл девятидневную велогонку по Европе, и мне немного не по себе.
Пройдет.
— Ну, а все-таки, — раздраженно переспросил Брандт, — каковы же твои
намерения? — По голосу фотографа Христиан понял, что нервы Брандта вот-вот
готовы сдать.
— Собираюсь сесть на велосипед и гнать в Берлин. Думаю, что мне удастся
повторить существующий рекорд.
— Ради бога, брось острить! — резко крикнул Брандт.
— Почему же? Мне нравятся велосипедные прогулки по историческим местам
Франции, беседы с местными жителями в туземных украшениях из ручных гранат
и английских автоматов. Но если подвернется что-нибудь более интересное,
можно подумать…
— Слушай. В полутора километрах отсюда в одном амбаре у меня спрятана
двухместная английская машина…
Христиан замер на месте, и у него сразу же пропало всякое желание
шутить.
— Не останавливайся! — прошипел Брандт. — Я же предупреждал тебя… Я
хочу вернуться в Париж. Но прошлой ночью мой болван-шофер сбежал. Вчера
нас обстрелял самолет, и этот идиот так перепугался, что в полночь ушел
навстречу американцам.
— Вон оно что, — заметил Христиан, стараясь изобразить сочувствие. —
Ну, а почему ты весь день здесь околачиваешься?
— Не умею водить машину, — с досадой ответил Брандт. — Представь себе,
я так и не научился водить!
На этот раз Христиан не мог удержаться от смеха.
— О господи! — расхохотался он. — Герой нашей индустриальной эры.
— Ничего смешного здесь нет. Я такой нервный… Однажды, в тридцать
пятом году, я попробовал и чуть не разбился насмерть.
«В наше-то время! — удивлялся про себя Христиан, радуясь, что у него
неожиданно оказались преимущества перед человеком, который до сих пор умел
так ловко устраиваться на войне. — Разве в наш век можно быть таким
нервным?!»
— А почему ты не предложил отвезти тебя одному из них? — спросил
Христиан, кивнув в сторону солдат, развалившихся на ступенях перед
ратушей.
— Им нельзя доверять, — угрюмо ответил Брандт, оглядевшись вокруг. —
Если бы только я рассказал тебе половину того, что слышал о случаях
убийства офицеров собственными солдатами за последние дни.