Даже горн.
Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе
сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи, тут
ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.
Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот голос. Он
не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего отца и хотел
войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.
Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев,
и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его. Дребезжащий
вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего не слышал и не
чувствовал.
Совсем ничего.
22
Они видели все это из расселины, Роланд и его друзья, застывшие в
двадцати футах от обрыва. Они видели, как нарастала паника, как
затаптывали людей, как всадников и лошадей сбрасывали в червоточину и,
наконец, как люди добровольно вошли в нее.
Катберт находился выше всех, под ним — Ален, ниже, на крошечном
скальном выступе, стоял Роланд, ухватившись за кусты. И сверху им
открывалось недоступное мечущимся в дымном аду людям: они видели, как
червоточина растет, выплескивается из озерца-болота, жадно тянется к
ним, накатывает на них, словно приливная волна.
Роланд, утолив жажду битвы, не хотел смотреть на происходящее
внизу, но не мог оторвать глаз. Вой червоточины, трусливый и
торжествующий одновременно, радостный и грустный, не отпускал его от
себя. Как зачарованный смотрел он вниз, точно так же как и его друзья.
И когда едкий дым, заполнив дно каньона, начал подниматься все выше,
они кашляли, но не сдвигались с места.
Люди кричали в сгустившемся дыму. Метались в нем, как призраки.
Их силуэты таяли по мере того как нарастала толщина дымовой завесы,
где-то под этой белой едкой пеленой в отчаянии ржали лошади. Ветер
сворачивал дым в вихри, которые выписывали причудливые кривые.
Дребезжала червоточина, а дым над ней начал приобретать зеленый
оттенок.
А потом люди Джона Фарсона перестали кричать.
Мы их убили, не без ужаса подумал Роланд. Потом пришла другая
мысль: Нет, не мы. Я. Я их убил.
Роланд не знал, сколько бы еще он простоял на том скальном
выступе… может, пока поднимающийся дым не поглотил его, но тут
Катберт, начавший карабкаться наверх, произнес два слова. И столько
было в них ужаса и изумления, что оцепенение Роланда сняло как рукой.
— Роланд! Луна!
Вздрогнув, Роланд вскинул голову, увидел, что небо уже потемнело.
Силуэт Катберта четко прорисовывался на его фоне. Смотрел Катберт на
восток, на его лицо падал оранжевый отблеск встающей луны.
Да, оранжевой, гудела червоточина в его голове.
Смеялась в его
голове. Оранжевой, как и в ту ночь, когда ты приходил, чтобы увидеть
меня и сосчитать. Оранжевой, как огонь. Оранжевой, как праздничный
костер.
Как получилось, что уже совсем стемнело? — мысленно спросил он
себя, заранее зная ответ. Время вновь сдвинулось, слой относительно
слоя, как случается с твердью после землетрясения. Пришли сумерки.
Взошла луна.
Ужас охватил Роланда. Дикий ужас, бросивший его на стену. Он едва
не потерял равновесия, чтобы не свалиться с уступа, схватился то ли за
куст, то ли за лиану. Он словно вновь попал в розовый вихрь. Может,
Колдовская радуга показывала ему далекие миры только с одной целью:
скрыть то, что могло произойти в непосредственной близости?
Я бы тут же повернул назад, если б думал, что ее жизнь в
опасности. Его слова.
А если шар знал? Если он не мог лгать, то мог хотя бы намекнуть
на… Мог не только унести его далеко-далеко в черную землю, к Темной
Башне. Но показать ему нечто другое, что вспомнилось ему только
сейчас: тощего фермера, который сказал… что? Не слова, о которых он
подумал, которые слышал с раннего детства. Не «долгой тебе жизни,
богатого урожая», а…
— Смерть, — прошептал он окружающим его камням. — Смерть тебе,
жизнь — моему урожаю. Гори огнем. Вот что он сказал. Гори огнем.
Приходи, Жатва.
Оранжевый, стрелок. Старческий голос у него в голове сменился
старческим же смехом. Голосом и смехом Риа с Кооса. Цвет праздничного
костра. Гори огнем, конец года, нынешние пугала с красными руками —
лишь дань древним обычаям. Раньше-то все было по-другому. А вот
сегодня мы вспомним эти обычаи, время от времени их должно вспоминать.
И твоя чертова подружка сгорит в огне. Этой ночью я отплачу тебе за
моего любимого Эрмота. Этой ночью настанет час расплаты. Приходи,
Жатва.
— Полезли! — закричал Роланд, вытянул руку, шлепнув Алена по
заднице. — Вверх, вверх! Ради ваших отцов, вверх!
— Роланд, что?.. — Ален не мог понять, с чего такая спешка, но
полез вверх, цепляясь руками за кусты и скальные выступы. Мелкие
камешки из-под его ног сыпались на голову Роланда.
— Скорее, скорее, — подгонял друга Роланд. — Может, еще не
поздно, может, мы успеем!
Но он знал, что надежды нет. Демоническая Луна взошла, он видел
ее отсвет на лице Катберта. В голове дребезжащий вой червоточины,
гниющей язвы на плоти реальности, смешивался с безумным смехом ведьмы.
И Роланд знал, что надежды нет. Смерть тебе, жизнь — урожаю. Гори
огнем.
О, Сюзан…