Мгновение спустя Сюзан
отвела взгляд.
— Извини, я причинила тебе боль. Нет, приставать ко мне она не
будет. Я часто езжу по ночам, хотя и не так далеко от дома.
— Но она не знает, как далеко ты сегодня заехала?
— Нет. В эти дни мы стараемся избегать друг друга. Мы сейчас что
две пороховые бочки в одном доме. — Она протянула к нему руки.
Перчатки еще раньше засунула за пояс, и ее холодные пальцы сомкнулись
на его. — Такое расставание не из лучших.
— Не говори так, Сюзан.
— Говорю. Должна. Как бы все ни обернулось, я люблю тебя, Роланд.
Он обнял ее и поцеловал, а когда освободил ее губы, она наклонила
его голову и прошептала в самое ухо:
— Если ты любишь меня, так люби. Заставь меня нарушить данное
мною обещание.
Долго-долго у нее не билось сердце: он не отвечал, и она
продолжала надеяться. Потом он качнул головой. Один раз, но
решительно.
— Сюзан, я не могу.
— Для тебя честь выше любви ко мне? Да? Что ж, пусть так и будет.
— Она высвободилась из его объятий, заплакала, не пожелала заметить
руки, которая легла на ее сапог, когда она запрыгнула в седло, —
безмолвной просьбы не жечь мосты. Отвязала Пилона и толкнула его ногой
в бок. Роланд окликнул ее чуть громче, но она бросила Пилона в галоп и
умчалась до того, как спала поднявшаяся в ней волна белой ярости. Он
не хотел брать ее после другого мужчины, а когда она давала обещание
Торину, то понятия не имела о существовании Роланда. А если так, как
он смел настаивать на том, что ответственность за потерю чести и
последующий стыд должны лечь только на нее? Потом, лежа без сна в
кровати. Сюзан осознала, что он ни на чем и не настаивал. И она еще не
успела выехать из апельсиновой рощи, когда коснулась лица мокрой рукой
и поняла, что он тоже плакал.
18
Роланд ехал по пустынной дороге, пытаясь взять под контроль
бушующие в нем чувства. Он пытался заставить себя думать о том, как
использовать новые сведения, добытые в СИТГО, но мысли его тут же
переключались на Сюзан. Дурак ли он, если не взял то, что она сама
предлагала? Не разделив то, что она хотела с ним разделить? {Если ты
любишь меня, так люби.} Однако в глубине своего сердца, в той глубине,
где особенно ясно звучал голос его отца, он знал, что поступил
правильно. И дело тут было не в чести, что бы она там ни думала. Но
пусть думает, если хочет. Пусть даже возненавидит его, а потом поймет,
сколь велика грозящая им опасность.
Примерно в три часа ночи, уже собираясь повернуть к «Полосе К».
Роланд услышал топот копыт, несущийся с запада.
Примерно в три часа ночи, уже собираясь повернуть к «Полосе К».
Роланд услышал топот копыт, несущийся с запада. Не думая,
автоматически, Роланд свернул с дороги и остановил Быстрого за
небольшой рощицей. В тишине ночи звуки разносились далеко, так что
прошло еще десять минут, прежде чем Роланд увидел всадника, несущегося
к Хэмбри за два часа до рассвета. И он узнал этого всадника. Хотя луна
давно зашла, ему не составило труда опознать Роя Дипейпа. Рассвет
Большие охотники за гробами встретят вместе, подумал Роланд. Повернул
Быстрого и поскакал к своим друзьям.
Глава десятая
ПТИЧКИ И РЫБКИ, МЕДВЕДИ И ЗАЙКИ
1
Самый важный день в жизни Сюзан Дельгадо, день, когда жизнь ее
круто переменилась, настал примерно через две недели после того, как
они с Роландом гуляли под луной по нефтяному полю. С того момента она
видела его от силы пять-шесть раз, всегда издали, и они разве что
вскидывали в приветствии руки, знакомые, случайно попавшие на глаза
друг другу. Но при каждой встрече ее пронзала острая боль, словно
кто-то втыкал в нее нож. Она, однако, надеялась, что он испытывает то
же самое. Эти безрадостные две недели запомнились ей только одним
светлым пятном: пропал страх, что по городу может поползти сплетня о
ее романе с Уиллом Диаборном. Сплетня? Да о чем тут сплетничать!
А потом, когда Мешочная Луна уже покинула небо, а Охотничья еще
не появилась, {ка} сказала свое веское слово, налетела, как ураган, и
унесла.
Началось все со стука в дверь.
2
Сюзан как раз закончила уборку, невелик труд, в доме всего две
женщины, когда в дверь постучали.
— Если это какой-нибудь лоточник — гони его прочь. — крикнула
тетя Корд из другой комнаты, где она перестилала постель.
Но стучал не лоточник, а Мария, ее служанка из
Дома-на-Набережной. Пришла она с печальной вестью. Второе платье для
праздника Жатвы, шелковое, в котором Сюзан предстояло появиться на
ленче во дворце мэра, а потом на Собрании, безнадежно испорчено, и
вину за это могут возложить на нее, Марию. В результате ее могут
выгнать с работы, а она — единственная опора отца и матери. Это
ужасно, ужасно, ужасно.
Это
ужасно, ужасно, ужасно. Не сможет ли Сюзан прийти в Дом-на-Набережной?
Пожалуйста?
Сюзан смогла, и с радостью. В эти дни она пошла бы куда угодно,
лишь бы не находиться с теткой в одном доме, не слышать ее
пронзительного, пилящего голоса. Чем меньше времени оставалось до
праздника Жатвы, тем меньше она и тетя Корд могли выносить друг друга.
Она оседлала Пилона, который отнюдь не возражал против того,
чтобы нести по утренней прохладе двух девушек, и по пути Мария
рассказала о случившемся. Сюзан сразу поняла, что с работы выгонять
Марию никто не собирается: маленькая черноволосая служанка обожала
драматизировать самые прозаические события.
Второе платье для праздника (его Сюзан классифицировала как Синее
платье с бисером, первое, для завтрака — Белое платье с высокой талией
и рукавами с буфами) держали отдельно от остальных: с ним еще было
много работы. Каким-то образом платье оставили на ночь в примерочной
на первом этаже, и там его изжевали чуть ли не в лохмотья. Если б в
этом наряде ей предстояло появиться у праздничного костра или на
танцах после фейерверка, дело действительно бы приняло серьезный
оборот. Но Синее платье с бисером предназначалось всего лишь для
ленча, и за два месяца, остающихся до праздника, его вполне могли
сшить заново. Только два месяца! Когда-то… в ту ночь, когда старая
ведьма признала ее непорочной, ей казалось, что до Жатвы еще целая
вечность. И вот осталось только два месяца! Два месяца, и ей предстоит
лечь в постель мэра. От этой мысли по телу пробежала дрожь.
— Мамик? — спросила Мария. Сюзан не разрешила обращаться к ней
«сэй», по имени Мария называть ее не решалась, поэтому девушки
достигли компромисса. Сюзан находила такое обращение забавным,
учитывая, что ей едва перевалило за шестнадцать, а Мария была лишь на
два-три года старше. — Мамик, с тобой все в порядке?
— Прострелило спину, Мария, ничего больше.
— У меня тоже такое бывает. Может плохо кончиться. У меня три
тетки умерли от чахотки, а начиналось-то все с болей в спине. И я
всегда боюсь…
— Кто сжевал Синее платье? Ты знаешь?
Мария наклонилась поближе к хозяйке и зашептала ей на ухо, словно
находились они на людном рынке, а не пустынной дороге к
Дому-на-Набережной.
— Ходят разговоры, что сжевал его енот, забравшийся в примерочную
через окно, которое мы открыли в самую жару и забыли закрыть на ночь,
но я заходила туда утром и знаю, чем там пахнет. Знает и Кимба Раймер,
который приходил взглянуть на платье, перед тем как послать меня за
тобой.
— И что ты унюхала?
Мария вновь наклонилась к ней и едва слышно прошептала, хотя ее
никто бы не услышал, говори она и в полный голос:
— Запах псины.