— Честный ответ мне не повредит, не так ли, сынок? Я стою за
Альянс… всей душой… на моем могильном камне выбьют Эскалибур
[Эскалибур — меч легендарного короля Артура (не из Эльда, а из старой
доброй Англии).]… но я не хочу, чтобы Хэмбри и Меджис лишили всех
богатств.
— Этого не случится, сэй. Разве мы можем силой заставить вас
отдать то, с чем вы не захотите расстаться? Такие силы, конечно, у нас
есть, но они направлены на север и запад, против Благодетеля.
Ренфрю обдумал его слова, кивнул.
— И не могли бы вы называть меня Уилл?
Ренфрю просиял, опять кивнул, второй раз предложил Роланду руку и
расплылся в улыбке, когда Роланд сжал ее двумя руками, снизу и сверху,
и потряс, как принято у конюхов и ковбоев.
— Мы живем в плохие времена, Уилл, а они порождают дурные манеры.
Думаю, в Меджисе есть еще не меньше ста пятидесяти лошадей. Я про
хороших.
— На которых не стыдно показаться на людях.
Ренфрю кивнул, хлопнул Роланда по спине, отхлебнул эля.
— Именно так.
А от головы стола донесся взрыв хохота. Должно быть, Джонас
рассказал что-то забавное. Сюзан смеялась, откинув голову, сцепив руки
под сапфировым ожерельем. Корделия, сидевшая между девушкой и
Джонасом, тоже смеялась, но более сдержанно. А Торина просто трясло,
он качался взад-вперед, вытирая глаза салфеткой.
— Красивая она девочка. — В голосе Ренфрю слышался отеческий
восторг. А вот с другой стороны вроде бы донеслось пренебрежительное
фырканье. Роланд покосился на Корал, но та по-прежнему возила ложкой в
супе. Он вновь посмотрел на мэра и его юную родственницу.
— Мэр — ее дядя или, может, кузен? — спросил Роланд.
Случившееся потом отпечаталось в его памяти с предельной
ясностью, словно кто-то отключил все звуки и обесцветил все краски
окружающего мира. Корал Торин захохотала так громко, что не могла не
привлечь внимание всего стола. Роланду показалось, что все разговоры
оборвались, все взгляды сосредоточились на ней… на самом деле на
Корал посмотрели только Ренфрю да два ранчера, сидевшие напротив.
— Ее дядя! — Первые слова, произнесенные Корал за столом. — Ее
дядя. Это хорошо. Что скажешь, Ренни?
Ренфрю ничего не сказал, отодвинул кружку из-под эля и наконец-то
начал есть суп.
— Вы меня удивили, молодой человек, очень удивили. Вы, возможно,
приехали из Привходящего мира, но, о боги, тот, кто учил вас реальной
жизни, той, что существует вне книг и карт, дал маху. Она — его… —
Последнее слово Роланд не понял, наверное, существовало оно только в
местном диалекте. То ли {суррогатка,} то ли {суррогавка.}
— Простите? — Он еще улыбался, но улыбка эта и ему казалась
фальшивой. Желудок у него скрутило, словно суп и один кусочек мяса,
который он съел скорее из вежливости, кто-то щедро сдобрил ядом.
{Ты}
служишь, спрашивал он ее, имея в виду, прислуживает ли она за столом.
Может, она таки {служила,} но не в обеденном зале, а в другом, более
уединенном. Внезапно он понял, что больше не хочет слышать ни слова. И
значение слова, которое произнесла сестра мэра последним, нисколько
его не интересует.
А во главе стола вновь рассмеялись. Сюзан откинула голову щеки ее
горели, глаза сверкали. Одна бретелька платья сползла, обнажив нежную
ямочку у плеча. Под его взглядом, а сердце Роланда переполняли страх и
желание, она ладонью небрежно вернула бретельку на место.
— Это означает, тихая, спокойная женщина, — пояснил Ренфрю.
Чувствовалось, что ему не по себе. — Старый термин, сейчас его
практически не употребляют…
— Прекрати, Ренни. — оборвала его Корал и обратилась к Роланду. —
Он — старый ковбой и разгребает конский навоз, даже когда его отрывают
от его любимых лошадей. {Суррогатка} — это суррогатная жена [По
аналогии с суррогатной матерью — женщиной, вынашивающей
оплодотворенную яйцеклетку другой женщины.]. Во времена моей
прабабушки так называли шлюх… но шлюх особого рода. — Она
посмотрела, на Сюзан, которая пила эль, вновь повернулась к Роланду. И
злобный блеск ее глаз очень ему не понравился. — Шлюх, услуги которых
не оплачиваются на месте деньгами, шлюх, которые слишком хороши, чтобы
обслуживать простой люд.
— Она — его наложница? — спросил Роланд разом одеревеневшими
губами.
— Да, — кивнула Корал. — Он еще не накачал ее, не накачает до
праздника Жатвы, о чем мой дорогой брат очень скорбит, но все куплено
и оплачено, как в добрые старые времена. Так что она — наложница. Ее
отец умер бы еще раз, теперь от стыда, если б увидел ее.
— Не думаю, что мы должны так строго судить нашего мэра. — Ренфрю
попытался разрядить накалившуюся атмосферу.
Корал его проигнорировала. Она не отрывала глаз от лица Сюзан,
полукружий грудей над платьем, рассыпанных по плечам волос. Губы ее
уже не кривились ироничной улыбкой. В глазах читалось откровенное
презрение.
Перед мысленным взором Роланда внезапно возникло видение: руки
мэра, с торчащими из костяшек пальцев островками седых волос,
стягивают бретельки платья Сюзан, ползают по обнаженным плечам,
забираются под волосы, как белые крабы в пещеру. Он отвернулся к
дальнему концу стола, но и там не увидел ничего радостного. Потому что
взгляд его упал на Олив Торин… Олив. сосланную подальше от мужа.
Олив, не отрывающей глаз от смеющихся во главе стола, от своего мужа,
поменявшего ее на юную красотку и подарившего этой красотке ожерелье,
в сравнении с которым ее рубиновые серьги смотрелись дешевой поделкой.
Но на ее лице он не увидел ни ненависти, ни злобы, ни презрения,
прописанных на лице Корал. Только в глазах стояли надежда и печаль.