Даже теперь часть наследия древних еще функционирует. Вот
это действительно ужасно, не так ли? Да. Вот в чем весь ужас.}
На короткое время Эдди оставался со своими друзьями не только
телом, но и мыслями. А потом вновь отсек от себя реальность. {Эдди в
улете,} сказал бы Генри, {не надо его трогать.}
Опять перед его мысленным взором возник Джейк с кремнем и
огнивом. Застыл на секунду или две, как шмель над благоухающим
нектаром цветком, а затем Эдди отогнал его прочь. Потому что вспомнить
он хотел другое. И образ Джейка с кремнем и огнивом лишь помогал
вспомнить это другое, направлял его к другой двери вроде тех, что
встретились им на берегу Западного моря, или той, что он расчистил в
грязи говорящего кольца, перед тем как они «извлекли» Джейка… только
дверь эта находилась в его голове. А то, что ему требовалось, — за
дверью. И он… в определенном смысле… ковырялся в замке. Торчал, на
языке Генри. Старшему брату нравилось унижать его (в конце концов Эдди
понял, в чем причина: Генри боялся его и завидовал), но Эдди навсегда
запомнил один случай, когда Генри потряс его, сказав о нем добрые
слова. {Не просто} добрые — хвалебные.
Их компания сидела в проулке за «Дали», некоторые сосали
«попсиклс». кто-то ел «худзи рокетс», кто-то курил сигареты из пачки
«Кента», которую Джимми Полине, Джимми Полио, так его звали из-за
изуродованной в результате болезни ступни, украл с туалетного столика
матери. Генри, естественно, был среди тех, кто курил.
В компании, вернее, банде, к которой принадлежал Генри (и Эдди
тоже, как его младший брат) существовал свой «птичий» язык, с особыми
терминами, владение которым свидетельствовало о принадлежности к их
пародии на {ка-тет.} В шайке Генри не били — {гнали домой с гребаным
пером в заднице.} С девчонками не перепихивались — {затрахивали паскуд
до слез.} Не обдалбливались — {торчали до усрачки.} С другими бандами
не дрались — {нарывались на гребаное падло.}
В тот день речь шла о том, с кем бы каждый хотел быть, если б
пришлось нарваться на гребаное падло. Джимми Полио (ему пришлось
говорить первым, потому что он притащил сигареты, по местной
терминологии — {гребаные канцероноски}) высказался за Шкипера
Браннигэна, потому что, по мнению Джимми, Шкипер никого не боялся.
Одни раз, сказал Джимми, Шкипер так разозлился на учителя на танцах в
школе в пятницу вечером, что вышиб из него все дерьмо. Погнал
{гребаного говнюка} домой с пером в заднице. Поэтому он и остановил
свой выбор на Шкипере Браннигэне.
Все внимательно слушали, согласно кивая головами, ели «рокетсы»,
посасывали «попсиклсы», курили «кенты». Все знали, что Шкипер
Браннигэн гребаный сосунок, а Джимми несет околесицу, но никто ничего
не сказал.
Все знали, что Шкипер
Браннигэн гребаный сосунок, а Джимми несет околесицу, но никто ничего
не сказал. Господи, естественно, не сказал. Если б они не
притворялись, что верят выдумкам Джимми, никто бы не стал
притворяться, что верит их выдумкам.
Томми Фредерике высказался за Джона Парелли. Джорджи Пратт — за
Кзабу Драбника, которого за глаза звали не иначе как спятивший
гребаный венгр. Френк Дуганелли выбрал себе в напарники Ларри Макейна,
хотя Ларри и сидел в исправительном центре для несовершеннолетних.
Жаль, что Ларри замели, вздохнул Френк.
Когда очередь дошла до Генри Дина, тот основательно обдумал
вопрос, благо он того заслуживал, а потом неожиданно обхватил рукой
плечи брата.
{Эдди,} сказал он. {Мой младший брат. Он — мужик.}
Все ошарашенно воззрились на него, а больше всех удивился Эдди.
Челюсть у него отвисла чуть ли не до пряжки ремня, тут Джимми и скажи:
{Перестань, Генри, не валяй дурака. Это серьезный вопрос. Кому бы
ты доверил прикрыть спину, если б тебе пришлось нарваться на гребаное
падло?}
{Я и так серьезно,} ответил Генри.
{Почему Эдди,} спросил Джорджи Пратт, озвучив вопрос, которым
задался Эдди. {У него еще молоко на губах не обсохло. Так какого
хрена?}
Генри вновь задумался, не потому, что не знал ответа, знал, Эдди
в этом не сомневался, но чтобы подобрать нужные слова. А потом сказал:
{Потому что когда Эдди в ударе, он может уговорить дьявола
прыгнуть в его же костер.}
Вернулся образ Джейка, одно воспоминание наложилось на другое.
Джейк бил кремнем по огниву, высекая искры на растопку, но искры или
не долетали, или гасли, не зажигая огня.
{Он может уговорить дьявола прыгнуть в его же костер.}
{Придвинь кремень,} сказал Роланд, и тут на два образа наложился
третий. Роланд у двери, к которой они подошли на пляже, горящий в
лихорадке, умирающий, дрожащий, как лист на ветру, кашляющий, не
отрывающий синих глаз от Эдди, говорящий:
{Наклонись ближе, Эдди, наклонись ближе, ради твоего отца.}
{Потому что он хотел схватить меня,} подумал Эдди. Откуда-то
издалека, словно из другого мира, находящегося за одной из этих
волшебных дверей, он услышал слова Блейна о том, что игра подходит к
концу. Если они приберегли свои лучшие загадки, пора выкладывать их на
стол. У них остался час.
{Час! Только час!}
Его мозг попытался сфокусироваться на этой мысли, но Эдди прогнал
ее прочь. Что-то в нем происходило (по крайней мере он на это
надеялся), шел какой-то лихорадочный поиск, и он не мог позволить
своему мозгу отвлекаться на ультиматумы свихнувшейся машины.