Отрез
материи, за которым она ходила, лежал на плечах, словно шаль. Портниха
сразу заметила и бледное лицо Сюзан, и дорожки от слез на щеках. {Она
ничего не скажет,} подумала Сюзан. {Никто из них ничего не скажет, как
никто и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ей выбраться из клоаки, в
которую она сама себя загнала. «Ты сама этого хотела, шлюха», — скажут
они в ответ на просьбу о помощи. И этим будут оправдывать свое
бездействие.}
Но Кончетта ее удивила.
— Жизнь тяжела, мисси, так уж вышло. Пора тебе к этому привыкать.
5
Сюзан, выговорившись до конца, замолчала. Тетя Корд отложила
вязание в сторону, поднялась, поставила на плиту чайник.
— Ты все драматизируешь, Сюзан. — Она хотела, чтобы в голосе
зазвучали нотки доброты и мудрости, но ничего у нее не вышло. — Это в
тебе со стороны Манчестеров… половина из них мнила себя поэтами,
другая половина — художниками, но все они каждый вечер напивались до
поросячьего визга. Он полапал твои титьки и потерся о тебя, ничего
больше. И расстраиваться тут не от чего. Тем более не из-за чего
лишаться сна.
— Откуда ты это знаешь? — фыркнула Сюзан. Она знала, что вопрос
грубый, но ее это уже не волновало. Более она не желала выслушивать
теткины нравоучения. Сейчас они жалили, как оса.
Корделия изогнула бровь, а когда заговорила, в голосе ее не
слышалось злобы:
— Вижу, этот вопрос доставил тебе удовольствие! Тетя Корд, сухая
палка. Тетя Корд — старая дева. Тетя Корд — седеющая девственница. Да?
Так вот, мисс Юная Красотка, пусть я и девственница, но в молодости
кавалеры у меня были… до того, как мир «сдвинулся». Может, среди них
и великий Френ Ленджилл.
{А может, и нет,} подумала Сюзан. Френ Ленджилл старше тетки
минимум на пятнадцать лет, а то и на все двадцать пять.
— Пару раз я чувствовала боком старину Тома, Сюзан. И передом
тоже.
— Твоим кавалерам тоже было под шестьдесят? Изо ртов у них дурно
пахло, а суставы хрустели, когда они лапали твои титьки? Кто-нибудь
пытался вдавить тебя в стену, когда старина Том начинал трясти бородой
и говорить бла-бла-бла?
Всплеска ярости, на который рассчитывала Сюзан, не последовало.
Вместо этого она увидела, как затуманились глаза Корделии и стали
такими же пустыми, как у отражения Торина в зеркале.
— Дело сделано, Сюзан. — Улыбка, короткая и ужасная, блеснула на
худом лице тетки. — Дело сделано, да.
— Мой отец возненавидел бы эту сделку! — закричала Сюзан. —
{Возненавидел бы!} И возненавидел бы тебя за то, что ты допустила
такое! Мало того, немало этому {способствовала.}
— Возможно. — Ужасная улыбка вновь пробежала по лицу тети Корд.
}
— Возможно. — Ужасная улыбка вновь пробежала по лицу тети Корд. —
Может, и так. А знаешь, что бы он возненавидел еще больше? Бесчестие
нарушенного слова, позор безотцовщины. Он бы хотел, чтобы этого не
случилось. Если ты помнишь его лицо, то {не должна} этого допускать.
Сюзан не отрывала от нее взгляда, губы ее дрожали, глаза
наполнились слезами. {Я встретила человека, которого полюбила!} Вот
что она сказала бы тетке, если б смогла. {Неужели ты не понимаешь, что
это все меняет? Я встретила человека, которого полюбила!} Но если бы
тетя Корд относилась к тем людям, кому Сюзан могла сказать такое,
девушка едва ли оказалась бы в таком безвыходном положении. Поэтому
Сюзан повернулась и молча вышла из дома. По щекам катились слезы.
Перед глазами все расплывалось.
6
Она скакала незнамо куда, однако какая-то часть сознания, должно
быть, заранее определилась с маршрутом, потому что через сорок минут
после того, как она покинула дом, Сюзан увидела перед собой ту самую
ивовую рощу, о которой грезила, когда Торин подкрался к ней сзади, как
злодей-эльф из бабушкиных сказок.
Под ивами царила божественная прохлада. Сюзан привязала поводья
Фелиции к ветви (она умчалась, не заседлав лошадь) и медленно пошла к
маленькой полянке в центре рощи, где протекал ручей; здесь она села на
пружинистый мох, которым заросла полянка. Конечно же, она не могла не
прийти сюда. Именно на эту полянку она приходила со всеми радостями и
горестями с тех пор, как отыскала ее в восемь или девять лет. Именно
сюда время от времени приходила она после смерти отца, когда ей
казалось, что весь мир, ее мир, ушел вместе с Патом Дельгадо. Только
эта полянка узнала истинную глубину ее горя. Ручью она рассказывала о
своих чувствах, ручей и уносил ее слова.
Слезы вновь подступили к глазам. Она положила голову на колени и
зарыдала в голос. В тот момент она отдала бы что угодно, лишь бы на
минуту к ней вернулся отец и она могла спросить его, что же ей делать.
Она еще плакала, когда услышала треск сломанной неподалеку ветки,
в страхе оглянулась. Здесь было ее тайное убежище, и она не хотела,
чтобы кто-то застал ее в этой роще, да еще всю заплаканную, словно
ребенка, который упал и больно ушибся. Треснула еще одна ветка. В роще
появился кто-то еще, в самый неподходящий момент:
— Уходи! — закричала она, едва узнавая свой осипший от слез
голос. — Уходи, кто бы ты ни был, и оставь меня одну.
Но человек, теперь она видела его сквозь листву, приближался. А
когда она узнала его, то поначалу решила что направляющийся к ней Уилл
Диаборн
({Роланд,} мысленно поправилась она, {его зовут Роланд})
— плод ее разгоряченного воображения. И не могла поверить, что
видит его наяву, пока он не опустился на колени и не обнял ее.