Она тут
же прижалась к его груди.
— Откуда ты узнал, что я…
— Увидел, как ты скакала по Спуску. У меня есть одно место, куда
я иногда прихожу подумать, вот я и увидел тебя. Я бы не последовал за
тобой, но ты скакала без седла. Я подумал, что-то не так.
— Все не так.
Не закрывая глаз, сосредоточенно, он начал покрывать ее лицо
поцелуями. И Сюзан не сразу поняла, что он сцеловывает ее слезы. А
потом взял за плечи и чуть отстранил, чтобы заглянуть ей в глаза.
— Скажи это еще раз, Сюзан, и я все сделаю. Не знаю, обещание это
или предупреждение, или и то и другое, но… скажи, и я сделаю.
Ей не пришлось спрашивать, о чем он. Она почувствовала, как земля
двинулась у нее под ногами, и потом часто говорила себе, что то был
первый и единственный раз, когда {ка} явилась к ней ветром пришедшим
не с неба, а из земли. {Она настигла меня в конце концов,} решила
Сюзан. {Моя} ка, {хорошо это или плохо.}
— Роланд!
— Да, Сюзан.
Она опустила руку пониже пряжки ремня, ухватилась за то, что
нащупала там, не отрывая взгляда от его глаз.
— Если ты любишь меня, тогда люби.
— Да, леди. Я готов.
Он расстегнул пуговицы рубашки, сшитой в той части Срединного
мира, которую Сюзан так и не удалось увидеть, и вновь обнял ее.
7
{Ка.}
Они помогли друг другу раздеться. Обнаженные, легли, обнявшись,
на летний мох, мягкий, как лучший козий пух. Они лежали, соприкасаясь
лбами, как в ее сне наяву, а когда он вошел в нее, она почувствовала,
как боль перетопилась в сладость, сладость некоего дикого и
экзотического растения, попробовать которое удается раз в жизни. Она
держалась за эту сладость сколько могла, но потом сдалась, с громкими
протяжными стонами, крепко обнимая его за шею. Они любили друг друга в
ивовой роще, отринув само понятие чести, забыв о данных кому бы то ни
было обещаниях, и наконец Сюзан открыла для себя, что сладость — еще
не все, что она сменяется блаженством, поднимающимся от того места,
что раскрылось перед ним, как цветок, и заполняющим все тело. Она
вскрикивала снова и снова, думая, что не может быть столько
наслаждения в мире смертных. Она просто захлебывалась в счастье. Голос
Роланда вторил ее. А с ними сливалось журчание ручья. Она буквально
вдавила его в себя, лодыжками обхватив колени, покрывая лицо жаркими
поцелуями, и он не уступал ей в своей страсти. Они любили друг друга в
феоде Меджис, на исходе последнего великого века, и зеленый мох под
тем местом, где сходились ее бедра, окрасился красным, свидетельствуя
о том, что она лишилась девственности. Они слились воедино и таким
образом предопределили свою судьбу.
Они слились воедино и таким
образом предопределили свою судьбу.
{Ка.}
8
Они лежали в объятиях друг друга, нежно целуясь под равнодушным
взглядом Фелиции, и Роланд почувствовал, что засыпает. Удивляться не
приходилось — в это лето напряжение не отпускало его, и спал он плохо.
Тогда он еще не знал, что бессонница будет преследовать его до конца
жизни.
— Роланд? — Ее голос, очень далекий. И нежный.
— Да.
— Ты позаботишься обо мне?
— Да.
— Я не смогу прийти к нему, когда настанет время. Я вытерплю его
прикосновения, его выходки, вытерплю, если у меня будешь ты, но я не
смогу прийти к нему в ночь праздника Жатвы. Не знаю, забыла я лицо
моего отца или нет, но я не смогу лечь в постель Харта Торина. Думаю,
есть способы скрыть потерю девственности, но я не хочу к ним
прибегать. Я просто не смогу лечь в его постель.
— Ладно, хорошо. — И тут, когда ее глаза широко раскрылись, он
приподнялся, огляделся. Никого не увидел. Вновь посмотрел на Сюзан.
окончательно проснувшись: — Что? Что такое?
— Я, возможно, уже ношу твоего ребенка. Ты думал об этом?
Раньше — нет. Теперь — да. Еще одно звено в цепи, протянувшейся в
далекое прошлое, где Артур из Эльда вел на битву своих стрелков, с
великим Эскалибуром в руке и короной Всех Миров на челе. Но дело-то не
в Артуре. Что подумает его отец? Или Габриэль, узнав, что она скоро
станет бабушкой?
Уголки его губ начали изгибаться в улыбке, но мысль о матери
отогнала ее. Он подумал о любовной отметине на шее Габриэль. В эти
дни, когда он вспоминал мать, он всегда думал о любовной отметине,
которую увидел на шее, когда неожиданно появился в ее покоях. И
печальной улыбке на губах.
— Если ты носишь моего ребенка, значит, мне очень повезло.
— И мне. — Теперь она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась
грустная. — Мы еще такие молодые. Почти что дети.
Он перекатился на спину, уставился в синее небо. Она, возможно,
сказала правду, но это не имело никакого значения. Правда иной раз
расходилась с реальностью — то была одна из аксиом, которые хранились
в сокровенных глубинах его сознания, там, где соединялись две
половинки, сумма которых и являла собой его личность. Сознательный
бросок в омут романтической любви — это пришло к нему от матери. Все
остальное в его натуре не признавало ни юмора, ни даже метафор. Они
слишком молоды, чтобы стать родителями? Что из того? Если он посадил
семя, оно должно вырасти.
— Что бы ни ждало нас впереди, мы сделаем то, что должны. И я
буду всегда любить тебя.
Она улыбнулась.