2
— Я не хочу идти туда, сэй Торин. — На обычно веселом лице Шими
отразилась тревога. — Я ужасно боюсь эту женщину. Она такая страшная.
И бородавка у нее на носу, вот здесь. — Он коснулся кончика своего
гладкого носа.
Корал, которая вчера оторвала бы ему голову, если б он позволил
себе вот так препираться с ней, сегодня проявила ангельское терпение.
— Все так. Но, Шими, она просила прислать именно тебя. И она дает
чаевые. Ты же знаешь, дает, и хорошие чаевые.
— Мне это не поможет, если она захочет превратить меня в жука, —
стоял на своем Шими.
— Мне это не поможет, если она захочет превратить меня в жука, —
стоял на своем Шими. — Жуку медяки не нужны.
Тем не менее Корал удалось подвести его к стоящему у коновязи
мулу Капризному. Крикун уже нагрузил мула двумя бочонками. Одним — с
песком, для равновесия. Вторым — с грэфом, к которому давно уже
пристрастилась Риа.
— Скоро Ярмарка, — весело журчал голос Корал. — До нее осталось
меньше трех недель.
— Да, — заулыбался Шими. Ярмарки он страсть как любил. Фонарики,
фейерверки, танцы, игры, смех. В день Ярмарки все улыбались и никто не
ругался.
— В день Ярмарки молодому человеку не помешают лишние медяки, —
резонно заметила Корал.
— Это правда, сэй Торин. — По голосу Шими чувствовалось, что ему
открылась одна из основополагающих истин. — Да, это правда.
Корал вложила веревочные поводья Капризного в руку Шими.
— Доброго тебе пути, юноша. И будь повежливее со старой вороной,
пониже поклонись ей… и постарайся вернуться до наступления темноты.
— Вернусь гораздо раньше. — При мысли о том, что ночь застанет
его на Коосе, Шими бросило в дрожь. — Гораздо раньше, будьте уверены.
— Хороший мальчик. — Корал проводила его взглядом. Он уже
нахлобучил на голову розовое сомбреро и вел старого мула за веревку. —
Хороший мальчик, — повторила она, когда Шими перевалил вершину первого
холма.
3
После отъезда молокососов Джонас еще час простоял на склоне
холма. А когда поднялся на вершину, то едва разглядел их — три точки
на Спуске в четырех милях от него. Отправились на работу. И никаких
признаков того, что они что-то заподозрили. Они, конечно, умнее, чем
он поначалу думал… но далеко не так умны, как казалось им самим.
Джонас двинул лошадь к ранчо «Полоса К», от которого остался
только бункер да конюшня. Обгорелый остов дома чернел на ярком осеннем
солнце. Лошадь Джонас привязал к тополю, одному из тех, что росли у
родника. Здесь мальчишки оставили для просушки выстиранное белье.
Джонас скинул штаны и рубашки с нижних веток на землю, собрал в кучу,
помочился на нее, потом повернулся к лошади.
Животное энергично ударило копытом по земле, когда Джонас достал
из переметной сумы собачий хвост, как бы говоря, что решение принято
правильное. Джонаса тоже радовало скорое избавление от хвоста. Очень
уж сильная шла от него вонь. Из другой сумки Джонас достал маленькую
стеклянную банку с красной краской и кисть. И то и другое он приобрел
у старшего сына Брайана Хуки, который теперь управлялся с конюшней.
Сам сэй Брайан, несомненно, пребывал в СИТГО.
Джонас зашагал к бункеру открыто, не прячась… впрочем,
прятаться было негде. Да и не от кого — мальчишки-то уехали.
Один из них оставил книгу, настоящую книгу («Наставления и
размышления» Мерсера). В Срединном мире книги давно уже стали
редкостью, особенно в столь удаленных от центра феодах. Собственно, в
Меджисе, если не считать нескольких, что хранились в
Доме-на-Набережной, Джонас видел книгу впервые. Он раскрыл ее. На
первой странице увидел надпись, сделанную твердым женским почерком:
«Моему дорогому сыну от любящей МАТЕРИ». Джонас вырвал эту страницу,
открыл банку с краской, окунул в нее кончики пальцев. Подушечкой
среднего замазал слово МАТЕРИ, ногтем мизинца сверху печатными буквами
написал ШЛЮХИ. Листок повесил на ржавый гвоздь, где его не могли не
заметить, потом разорвал книгу в клочки. Кому она принадлежала? Он
надеялся, что Диаборну, но особого значения сие не имело.
Войдя в бункер, Джонас прежде всего заметил голубей, воркующих в
клетках. Он-то думал, что они пользуются гелиографом для отправки
сообщений, а вот мысль о голубях даже не приходила ему в голову.
Круто, однако!
— Через несколько минут я вами займусь, — пообещал он. — Будьте
покойны, милые мои. Кушайте и какайте, пока можете.
Он с любопытством огляделся. Голуби все ворковали и ворковали.
Обычные юноши или лорды? Такой вопрос Рой задал старику в Ритзи.
Старик однозначного ответа не дал. Аккуратные юноши, подумал Джонас,
если судить по царящему здесь порядку. Хорошо вымуштрованные. Три
койки, все прибранные. В изножье каждой по стопке вещей, аккуратно
сложенных. На каждой стопке фотография матери, на одной — обоих
родителей. Он надеялся найти фамилии, может, даже документы (к
примеру, любовные письма от девушки), но напрасно. Эти юноши или лорды
об этом позаботились. Джонас вытащил фотографии из рамок и порвал их в
мелкие клочки. Вещи разбросал по комнате, что мог, изничтожил. Найдя
носовой платок в кармане каких-то брюк, от души высморкался в него, а
потом аккуратно расстелил на сапогах, с зеленой соплей на самом виду.
Это ж приятно, целый день считать коров и лошадей, а вернувшись,
обнаружить чью-то соплю на своем носовом платке. Если что-то и могло
вывести их из себя, так эта сопля.
Голуби заволновались. Попытались забиться в дальние углы, когда
он открыл дверцы. Пользы им это не принесло. Джонас переловил всех и
свернул им головы. Потом положил по одному под подушки каждого из
юношей.
Под одной из подушек он нашел маленький подарок: полоски бумаги и
ручку, заполненную чернилами, которой, несомненно, и писались все
послания. Ручку он сломал, обломки бросил на пол и растоптал. А
полоски бумаги положил в карман — вещь нужная.
Теперь ему не мешало воркование голубей. Он медленно ходил
взад-вперед по деревянному полу, склонив голову, прислушиваясь.