— Ты согласилась на это сама, мисс Юная Красавица. Да, ты
согласилась. И теперь уже нечего махать…
— Да, — кивнула Сюзан, — я согласилась на эту сделку, все так.
После того, как ты доставала меня день и ночь, после того, как
приходила ко мне со слезами…
— Никогда не приходила! — взвизгнула Корделия.
— Неужели у тебя такая короткая память, тетушка? Да, наверное.
Вечером ты уже забудешь, что за завтраком отвесила мне оплеуху. А вот
я не забыла. Ты плакала, плакала и говорила, что боишься, как бы нас
не выбросили на улицу, поскольку у нас нет законного права на эту
землю, и тогда нам придется побираться. Ты плакала и говорила…
— {Прекрати!} — оборвала ее тетя Корд. — Надоели мне твои глупые
жалобы! Хватит! Ты вроде бы собралась на прогулку. Вот и убирайся!
Но Сюзан не прекратила. Ярость прорвала плотину, и поток сметал
все на своем пути.
— Ты плакала и говорила, что нас выгонят, вышлют на запад, что мы
никогда не увидим ни дома моего отца, ни Хэмбри вообще… а потом,
нагнав на меня страху, ты заговорила о младенце, который у меня
появится. Земле, нашей земле, которую вновь отдадут нам. Лошадях,
которые тоже вновь станут нашими. В знак признательности мэра я
получила от него лошадь, которой {сама же помогала появиться на свет!}
Что я такого сделала, чтобы получить все то, что и так стало бы моим,
если б не потеря одной-единственной бумажки? Что я такого сделала,
чтобы он давал мне деньги? Что я такого сделала, кроме как пообещала
потрахаться с ним, пока его сорокалетняя жена будет спать за стенкой?
— Так, значит, ты хочешь денег? — зловеще усмехнулась тетя Корд.
— Хочешь денег, не так ли? Тогда ты их получишь. Бери их, храни,
трать, скорми свиньям, мне без разницы!
Она бросилась к своему кошелю, висевшему на крючке у плиты.
Начала в нем рыться, но ее движения как-то сразу потеряли быстроту и
убедительность. Слева от кухонной двери висело овальное зеркало, и в
нем Сюзан поймало отражение лица тети Корд. От увиденного, а на лице
Корделии смешались ненависть, отвращение, алчность, Сюзан стало
нехорошо.
— Не суетись, тетя. Вижу, как тяжело тебе расставаться с ними, да
я их и не возьму. Это грязные деньги.
Тетя Корд повернулась к ней, разом забыв про кошель, замахала
руками.
— Никакой грязи здесь нет, что ты несешь. Разве ты не знаешь, что
некоторые величайшие женщины в истории становились наложницами. А
сколько великих людей родили наложницы! {Это не грязь!}
Сюзан сорвала с плечиков красную шелковую блузу и потрясла перед
собой. Материя облегла ее грудь, словно только и мечтала к ней
припасть.
— Тогда почему он присылает мне одежду шлюх?
— Сюзан! — Слезы брызнули из глаз Корделии.
Сюзан швырнула в нее
блузу, как чуть раньше — дольки апельсина. Она упала на туфли
Корделии.
— Подними ее и носи сама, если она тебе так нравится. Можешь
заодно раздвинуть перед ним ноги, если тебе того хочется.
Сюзан развернулась и выскочила за дверь. А вслед несся
истерический крик Корделии:
— Нельзя тебе выходить из дома с такими глупыми мыслями. Сюзан!
Глупые мысли ведут к глупым поступкам, а что-то менять уже поздно! Ты
согласилась!
Она это знала. И как бы быстро ни гнала Пилона вдоль Спуска, от
своей судьбы Сюзан убежать не могла. Она согласилась, и Пат Дельгадо
мог ужаснуться принятому ею решению, но все равно сказал бы ей: {Ты
дала слово, а слово надо держать. Тем, кто его не держит, прямая
дорога в ад.}
3
Сюзан придержала Пилона, хотя тот еще совсем не выдохся.
Оглянулась, увидела, что отмахала никак не меньше мили, вновь снизила
скорость, пустила коня легким галопом, рысью, наконец перешла на
быстрый шаг. Глубоко вдохнула, шумно выдохнула. И впервые за утро
отметила красоту начинающегося дня… чайки, лениво кружащие в
воздухе, высокая трава и цветы, цветы, цветы: васильки и люпин, флоксы
и ее любимые, нежные голубые, незабудки. Со всех сторон доносилось
монотонное жужжание пчел. Звук этот успокаивал, высокий прилив эмоций
пошел на спад, она смогла признаться себе… признать, а потом и
озвучить причину своей нервозности.
— Уилл Диаборн. — Она задрожала всем телом, едва эти слова
сорвались с губ, хотя услышать ее могли только пчелы да Пилон.
Повторила их вновь, а потом резко поднесла ко рту запястье и
поцеловала там, где пульс бился под самой кожей. Движение это
шокировало ее, потому что она не знала, что должно за этим
последовать, но еще больше шокировало другое: вкус собственных кожи и
пота мгновенно возбудил ее. Она почувствовала неодолимое желание
«остудиться», как уже «остужала» себя в постели после первой их
встречи. Судя по ее состоянию, много времени на это бы не ушло.
Но вместо этого Сюзан прорычала любимую присказку отца: «Да пошли
вы все!» — и сплюнула мимо сапога. Именно Уилл Диаборн нес
ответственность за то, что последние три недели перевернули всю е»
жизнь, Уилл Диаборн с его синими глазами, шапкой темных волос,
высокомерный, присвоивший себе право судить других.
{Я могу быть
благоразумным, сэй. Что же касается, порядочности… Я изумлен, что вы
знаете это слово.}
Всякий раз, когда она вспоминала его слова, кровь у нее закипала
от злости и стыда. Больше от злости. Как он посмел судить ее? Он,
выросший в роскоши, несомненно, окруженный слугами, готовыми выполнить
любую его причуду, не знающий недостатка ни в золоте, ни в серебре.
То, что он хотел, он получал бесплатно, полагая, что иначе и быть не
может. Что этот мальчишка — а кто он такой, как не мальчишка? — мог
знать, какой кровью далось ей это решение? Разве мистер Уилл Диаборн
из Хемпхилла мог понять, что выбора у нее практически не было? Что ее
подвели к этому решению, как кошка-мать приносит расшалившегося
котенка к коробке, где ему положено сидеть, — за шкирку.
Однако он не выходил у нее из головы. Она знала в отличие от тети
Корд, что именно он, невидимый, присутствовал в их доме во время
утренней ссоры.
Знала она и кое-что еще, то самое, что могло бесконечно
расстроить ее тетушку. Уилл Диаборн тоже не мог ее забыть.