Пожалуй,
обратная перемена только радовала Сюзан. Тетя Корд, изо дня в день
изображающая Сибиллу-Добродетельницу, сводила ее с ума.
— Да, да, это ее знак. — Тетушка провела пальцами по вилам. —
Некоторые говорят, дьявольская отметина, но что нам до этого, не так
ли, Сью? Отвратительная, ужасная личность, но с ее помощью две женщины
смогут чуть дольше просуществовать в этом мире. И тебе придется
увидеться с ней еще только раз, наверное, под зиму, когда у тебя
округлится живот.
— Позже. — ответила ей Сюзан. — Я могу лечь с ним, когда взойдет
Демоническая Луна. После ярмарки Жатвы и праздничного костра.
У тети Корд округлились глаза, рот приоткрылся.
— {Она так сказала?}
{Уж не считаешь ли ты меня лгуньей, тетя?} — подумала Сюзан с
несвойственной ей резкостью. Характером она скорее пошла в отца.
— Да.
— Но почему? {Почему так долго?}
Тетя Корд, безусловно, расстроилась, на ее лице отразилось
разочарование. Пока эта затея принесла восемь серебряных и четыре
золотые монеты, благополучно запрятанные туда, где тетя Корд хранила
свои денежки (а Сюзан подозревала, что их там предостаточно, хотя
Корделия и обожала при каждом удобном случае жаловаться на нищету).
Удвоенная сумма причиталась ей в то самое утро, когда запачканная
кровью простыня отправится в прачечную Дома-на-Набережной. Столько же
обещали заплатить в тот день, когда Риа подтвердит, что ребенок в
чреве Сюзан нормальный и развивается как положено. Большие деньги.
Очень большие, для такого маленького городка и таких маленьких людей,
как они. А теперь оплата откладывается на столь длительный срок…
Вот тут и настал тот миг, о котором Сюзан не раз молила богов
(хотя без особого усердия) перед сном: ей нравилось, когда тетя Корд
выглядела так, будто ее жестоко обманули, обвели вокруг пальца. Все
лучше маски лицемерного смирения, в которой тетушка появлялась на
людях.
— {Почему так долго?} — повторила она.
— Полагаю, тебе надо сходить на Коос и спросить ее.
Губы Корделии Дельгадо, всегда тонкие, сжались с такой силой, что
практически исчезли.
— Ты мне грубишь, мисси? Ты мне грубишь?
— Вовсе нет. Я слишком устала, чтобы грубить. Я хочу помыться…
все еще ощущаю на себе ее руки… и лечь спать.
— Так иди. Может, утром мы это обсудим в более спокойной
обстановке. И мы, разумеется, должны поставить в известность Харта. —
Она сложила листок, который Риа дала Сюзан, улыбнулась при мысли о
предстоящем визите к Харту Торину, рука ее двинулась к карману.
— Нет. — Голос Сюзан прозвучал как удар хлыста: рука тетушки
замерла в воздухе. Корделия изумленно воззрилась на племянницу. Сюзан
смутилась, но не отвела глаз, а ее протянутая рука не дрожала.
— Этот листок должен храниться у меня, тетя.
— И кто так решил? — Голос тети Корд звенел от ярости, напомнив
Сюзан о том звуке, что шел от червоточины. — Кто научил тебя сказать
такое женщине, воспитавшей девочку, оставшуюся без матери? Сестре
бедного отца этой девочки?
— Ты знаешь, кто. — Руку она не опускала. — Я должна держать этот
листок при себе, и я должна отдать его мэру Торину. Она сказала, что
ей без разницы, что случится потом. Он может даже им подтереться
(румянец, выступивший на лице тетушки, доставил Сюзан немалое
удовольствие), но {пока} листок должен храниться у меня.
— Я никогда не слышала ничего подобного. — пробурчала тетя
Корделия, но вернула грязный листок. — Чтобы столь важный документ
хранился у такой молоденькой девушки? Не понимаю.
{Однако я достаточно взрослая, чтобы стать наложницей мэра, не
так ли? Лежать под ним, слушать, как хрустят его кости, принять в себя
его семя и, возможно, выносить его ребенка.}
Теперь она смотрела на карман, в который засовывала листок, не
хотела, чтобы тетя Корд увидела переполняющее ее взгляд возмущение.
— Иди к себе — Тетя Корд сбросила кружева с колен в корзинку. — А
когда будешь умываться, удели особое внимание рту. Очисти его от
дерзости и неуважения по отношению к тем, кто положил столько сил ради
его хозяйки.
Сюзан молча повернулась, с трудом удержавшись от резкого ответа,
благо вариантов хватало и направилась к лестнице Когда она поднималась
по ступенькам, в ней, как это часто случалось, боролись обида и стыд.
И вот теперь она лежала в постели и не спала, хотя уже начали
меркнуть звезды и на горизонте просветлело небо. События ночи
пролетали перед ее мысленным взором, она словно тасовала карточную
колоду, открывая разные карты. Но одна появлялась гораздо чаще
остальных: с лицом Уилла Диаборна. Она думала, каким суровым это лицо
может быть в один момент и каким мягким уже в следующий. И как красиво
это лицо. Да, очень красиво. Во всяком случае, на ее вкус.
{Я никогда не приглашал девушку на конную прогулку, и ни одна
девушка не приглашала меня в гости. Но я бы пригласил тебя, Сюзан,
дочь Патрика}
{Почему сейчас? Почему я встретила его именно сейчас, когда
ничего путного из этого} не {выйдет?}
{Если это} ка, {она налетает как ветер. Как ураган.}
Она ворочалась с боку на бок, наконец перекатилась на спину. В
эту ночь ей уже не уснуть, продумала Сюзан. Может, встать и пойти на
Спуск, полюбоваться восходом солнца?
Однако она осталась в постели, испытывая какое-то недомогание и
абсолютно здоровая одновременно, глядя на тени, вслушиваясь в пение
первых утренних птах, думая о его губах, слившихся с ее, зубах,
скрытых этими губами, запахе кожи, грубой материи рубашки под ее
ладонями.