Я хозяин бездонных и синих морей,
Вот и все, чем я славен и горд.
Полный невод тяну я с добычей своей,
Да помогут мне ангел и черт.
Я хозяин глубин этих темных и волн,
Всех бескрайних полей голубых.
И качается легкий и маленький челн
На просторах владений моих!
[перевод Наталии Рейн.]
…и иногда маленький бочонок грэфа перекочевывает от одного
баркаса к другому. В бухте остались только большие шхуны. Они меряют
ее широкими кругами, проверяя заброшенные сети. Точно также сторожевой
пес обегает вверенное ему стадо овец. В полдень поверхность воды
яростно сверкает в лучах осеннего солнца, а мужчины сидят на палубах
скрестив ноги, перекусывают. Они знают, что вся эта красота
принадлежит им… по крайней мере до того времени, как налетят серые
зимние шторма, заплевывая их ледяным дождем и снегом. Завершается,
завершается год. Вдоль улиц Хэмбри уже развешены и горят по вечерам
праздничные фонарики, а руки пугал выкрашены в красный цвет. Везде
красуются амулеты, приносящие урожай, и хотя женщины на улицах и
рынках часто целуют незнакомых мужчин и сами подставляют губы или щеки
для поцелуя, половые контакты сходят на нет.
Они возобновятся (да еще
как!) в ночь Жатвы. Чтобы на Полную Землю принести обычный урожай
младенцев.
На Спуске лошади носятся галопом, словно понимая (скорее всего
так оно и есть), что дни их свободы сочтены. А при особо сильных
порывах ветра они поворачиваются мордой на запад, показывая зиме зад.
На ранчо с окон снимают сетчатые рамы и устанавливают ставни. В
громадных кухнях ранчо и — меньших по размерам — ферм никто не
пытается сорвать жатвенный поцелуй, а о сексе просто не думают. Это
время заготовок и переработки урожая, так что работа там начинается
задолго до рассвета, а заканчивается куда как позже заката. И стоит
запах яблок и свеклы, фасоли и моркови, тушащегося мяса. Женщины
работают весь день, в постель падают замертво, чтобы рано утром вновь
подниматься и идти на кухню.
В городских дворах жгут листву, и по мере того как неделя
приближается к концу и лицо старого Демона проступает все отчетливее,
красноруких пугал все чаще бросают в костры. В полях стебли кукурузы
пылают, как факелы, и часто пугала горят вместе с ними, их красные
руки и вышитые белыми нитками глаза лопаются от жары. Люди стоят
вокруг этих костров молча, с суровыми лицами. Никто не говорит об
ужасных обычаях прошлого и жестоких старых богах, которых умиротворяют
сжиганием этих пугал, но все это и так прекрасно знают Время от
времени кто-нибудь из людей едва слышно шепчет себе под нос два слова:
Гори огнем.
Они закрывают, закрывают, закрывают год. На улицах взрываются
хлопушки и петарды. Иной раз раздается такой мощный «ба-бах», что даже
смирные тягловые лошади лягают телеги. И эхо каждого взрыва заглушает
детский смех. На крыльце продовольственного магазина, что напротив
«Приюта путников», поцелуям, иногда скромным, а иногда и с язычком, не
видно конца, но шлюхи Корал Торин («Сладенькие», как любит называть
себя и коллег Герт Моггинс) скучают. На этой неделе клиенты у них
наперечет.
Это еще не Новый год, когда будут жарко гореть поленья, а весь
Меджис танцевать… и, однако, старый год уходит. Именно на праздник
Жатвы, сопровождаемый ритуалом гори огнем, приходится окончание года и
все, начиная от Стенли Руиса, стоящего за стойкой бара под чучелом
Сорви-Головы, до последнего скотовода Френа Ленджилла у самой границы
Плохой Травы, это знают. В воздухе разлита тоска, кровь зовет в путь,
в дальние края, одиночество щемит сердце.
Но этот год принес с собой и нечто особенное: ощущение чего-то
дурного, скверного, ощущение, которое, однако, никто не мог выразить
словами. Люди, которым никогда не снились кошмары, на неделе fin de
ano просыпаются от собственных криков. Мужчины, по натуре мирные, не
просто участвуют в драках, но затевают их. Мальчишки, которые раньше
только мечтали о том, чтобы убежать из дому, в этот год действительно
убегают и не возвращаются домой после первой ночи, проведенной под
кустом.
И ощущение (то самое, которое никто не мог выразить словами, но
чувствовали все), что этот праздник Жатвы отличается от прежних,
нарастает. Заканчивается год, это да. Но с ним заканчивается и мир.
Ибо именно здесь, в Меджисе, сонном внешнем феоде, суждено начаться
последнему великому конфликту Срединного мира. Здесь прольются первые
потоки крови. И в два года, не больше того, этот мир перестанет
существовать. Начнется все здесь. И возвышающаяся средь розовых полей
Темная Башня кричит голосом чудовища. Время — лицо на воде.
2
Корал Торин шла по Главной улице от отеля «Гавань», когда
заметила Шими, ведущего Капризного в противоположном направлении.
Юноша пронзительным, но мелодичным голосом напевал «Беззаботную
любовь». Шел он медленно: Капризный тащил на себе два бочонка
размерами поболе тех, что недавно отправились на Коос.
Корал радостно приветствовала Шими. Радоваться она имела полное
право: Элдреда Джонаса воздержание на fin de ano не касалось. А для
мужчины со сломанной ногой любовником он оказался более чем
изобретательным.
— Шими! — воскликнула она. — Куда ты идешь? В Дом-на-Набережной?
— Да, — кивнул он. — Везу грэф, который они заказали. Для
вечеринок на праздник Жатвы, да, много их будет. Все будут танцевать,
разгорячатся, а потом станут пить грэф, чтобы немного остыть. Какая вы
красивая, сэй Торин, с раскрасневшимися щечками.
— О! Мне очень приятны твои слова, Шими! — Она одарила его
широкой улыбкой. — А теперь иди, иди, не теряй времени, тебя там ждут.
— Нет-нет, уже иду.
Корал, улыбаясь, смотрела ему вслед. Все будут танцевать,
разгорячатся, сказал Шими. Насчет танцев Корал ничего сказать не
могла, но точно знала, что в этом году праздник Жатвы выдастся жарким.
Очень даже жарким.