Такие
голоса, подумал он, доносятся через забранные решетками окна психушки.
Он повернулся. Посмотрел в зеркало и увидел в нем мужчину в
черном, который все так же радостно улыбался ему. Боги, да видел ли он
его живьем?
Да, но ты не мог его видеть, пока он этого не захотел. Я не знаю,
колдун ли он, но с магией точно знаком. А может, это маг Фарсона?
Джонас повернулся к мужчине в черном. Улыбка осталась, а вот
заостренных зубов как не бывало. Но они же были. Джонас мог в этом
поклясться.
— Где Раймер?
— Я послал его к юной сэй Дельгадо, порепетировать ее выступление
на празднике Жатвы, — ответил мужчина в черном, обнял Джонаса за плечи
и увлек к столу. — Подумал, что лучше нам держать совет вдвоем.
Джонас не хотел оскорблять посланца Фарсона, но прикосновение
этой руки вызывало отвращение. Он не мог объяснить чем, но вызывало.
Словно к нему прикоснулось что-то мерзкое и склизкое. Он стряхнул руку
и двинулся к одному из стульев, стараясь унять дрожь. Неудивительно,
что Дипейп вернулся от Скалы Висельников таким бледным. Абсолютно его
это не удивляло.
Вместо того чтобы оскорбиться, мужчина в черном захихикал. (Да,
подумал Джонас, он смеется, как мертвец, именно так он и смеется.) На
мгновение Джонасу привиделось, что перед ним Фапло, отец Корта, тот
самый человек, который послал его на запад столько лет назад, и он
вновь потянулся за револьвером. Но перед ним стоял лишь мужчина в
черном, с прилипшей к лицу улыбкой всезнайки, с синими глазами,
поблескивающими в свете газовых рожков.
— Увидели что-то интересное, сэй Джонас?
— Да. — Джонас сел. — Поедим. — Он отломил кусок хлеба, сунул в
рот. Хлеб прилип к пересохшему языку, но Джонас продолжал его жевать.
— Хороший мальчик. — Мужчина в черном тоже сел, разлил вино,
первым наполнив стакан Джонаса. — Теперь, мой друг, расскажите обо
всем, что вы сделали после того, как прибыли эти мальчишки, обо всем,
что вы знаете, и о всех ваших планах на будущее. Не упускайте ни
единой мелочи.
— Сначала покажите мне вашу пайдзу.
— Разумеется. Какой вы, однако, недоверчивый.
Мужчина в черном сунул руку под сутану и вытащил металлическую
пластинку. Серебро, догадался Джонас. Бросил ее на стол, и,
подпрыгивая, она заскользила к тарелке Джонаса. На пластинке Джонас
увидел то, что и ожидал: выгравированный огромный, таращившийся на
него глаз.
— Удовлетворены?
Джонас кивнул.
— А теперь пододвиньте ее ко мне.
Джонас протянул руку, и впервые она напоминала его дрожащий
голос. Он посмотрел на свои трясущиеся пальцы, положил руку на стол.
— Я… я не хочу.
Да. Он не хотел. Внезапно он осознал, что, коснись он пластинки,
выгравированный серебряный глаз повернется.
Он не хотел. Внезапно он осознал, что, коснись он пластинки,
выгравированный серебряный глаз повернется… и посмотрит прямо на
него.
Мужчина в черном захихикал и шевельнул пальцами. Серебряная
пряжка, Джонас решил, что это скорее пряжка, чем пластинка,
заскользила к нему и исчезла в рукаве сутаны.
— Абрадакадабрама! Оп-ля-ля! Финиш! — Мужчина в черном отпил
вина. — Если мы покончили с этими утомительными формальностями…
— Осталась одна, — ответил Джонас. — Вы знаете мое имя. Я хотел
бы знать ваше.
— Зовите меня Уолтер, — ответил человек в черном, и улыбка
слетела с его губ. — Старый добрый Уолтер — это я. А теперь давайте
поглядим, где мы и куда идем. Короче, будем держать совет.
14
Когда Катберт вернулся на «Полосу К», спустилась ночь. Роланд и
Ален играли в карты. Бункер они как могли привели в порядок. Даже от
надписей, спасибо скипидару, найденному в чулане при конюшне, остались
только розовые разводы, а теперь друзья сражались в Casa Fuerte, или
«Свежее пятно», как называли эту игру в Гилеаде. Так или иначе, игра
эта представляла собой разновидность «Следи за мной», карточной игры,
в которую рубились в салунах и у походных костров испокон веку.
Роланд бросил короткий взгляд на Берта, стараясь понять, в каком
он прибыл настроении. Лицо Роланда, как обычно, оставалось
бесстрастным, но душу его терзали боль и нерешительность. Ален
пересказал ему разговор с Катбертом, и ужасные слова последнего
поразили его, пусть и услышанные через вторые руки. А более всего не
давала ему покоя последняя фраза Катберта, брошенная перед тем, как он
вышел из бункера: «Твоя беззаботная любовь привела к тому, что ты
лишился чувства ответственности». Так ли это? Вновь и вновь он убеждал
себя, что нет, что путь, которым он вел их, трудный, но единственно
верный. И крики Катберта — не более чем злой ветер, который подняли
его расшатавшиеся нервы… и его ярость, обусловленная
надругательством над их жилищем. Однако…
Скажи ему, что он прав насчет выжидания, да только причины, из
которых он исходит, не те, а потому в целом он не прав. Такого быть не
могло.
Или могло?
Катберт улыбался, и щеки его раскраснелись, словно весь обратный
путь он промчался галопом. Выглядел он таким юным, красивым,
энергичным. Более того, счастливым, тем самым Катбертом, которого
Роланд знал в недалеком прошлом — долдонящим всякую чушь грачиному
черепу, пока кто-нибудь не попросит его заткнуться.