— Стреляй, изгнанник. Стреляй, червяк. Стреляй,
неудачник. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
На мгновение он подумал, что Джонас сейчас выстрелит,
почувствовал, что смерть совсем рядом, и приготовился принять ее:
достойный конец для того, кто с такой легкостью позволил себя поймать.
О Сюзан он и думать забыл. И вообще все застыло: ветер, трава,
мужчины, пешие и конные, лошади.
А потом Джонас вернул курок в исходное положение и сунул
револьвер в кобуру.
— Везите их в город и судите, — бросил он Ленджиллу. И чтобы ни
одного волоска не упало с их головы до моего приезда. Если уж я сейчас
не убил одного из них, удержитесь и вы. А теперь в путь.
— Трогайтесь. — Голос Ленджилла разительно переменился. Нарочитая
властность напрочь исчезла. Похоже, он осознал (слишком поздно), что
принял участие в игре, ставки в которой оказались чересчур высоки для
него.
Они тронулись. И тут Роланд обернулся в последний раз. Презрение,
которое увидел Джонас в этих холодных юных глазах, отстегало его
сильнее, чем те кнуты, что многие годы назад, в Горлане, превратили
его спину в лохмотья.
6
Когда они скрылись из виду, Джонас вошел в бункер, поднял
половицу, под которой хранился арсенал молокососов, но обнаружил там
только два револьвера. Пара шестизарядных, с темными рукоятками,
несомненно, револьверы Диаборна, исчезли.
Ты на западе. Душа такого человека, как ты, не может покинуть
запад. Ты будешь жить в изгнании и умрешь, как жил.
Руки Джонаса принялись за дело, разбирая револьверы, которые
Катберт и Ален привезли с запада. Из револьвера Алена даже не
стреляли, не считая пристрелочных выстрелов. Выйдя из бункера, Джонас
разбросал отдельные части револьверов во все стороны, вкладывая в
каждый бросок всю силу, пытаясь избавиться от ледяного синего взгляда
и потрясения, испытанного от слов Диаборна. Он-то пребывал в полной
уверенности, что его тайна погребена навечно. Рой и Клей могли о
чем-то догадываться, но наверняка они ничего не знали.
А теперь, еще до заката солнца, всему Меджису станет известно,
что Элдред Джонас, седоволосый регулятор с вытатуированным на руке
гробом, всего лишь неудавшийся стрелок, не выдержавший экзамена на
мастерство. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
— Возможно, — Джонас смотрел на сгоревший дом, но не видел его. —
Но я проживу дольше, чем ты, юный Диаборн, и умру, когда твои кости
уже сгниют в земле.
Он вскочил на коня, развернул его, резко дернув поводья, и
поскакал к СИТГО, где его ждали Рой и Клей.
Поскакал быстро, но глаза
Роланда не отставали от него.
7
— Просыпайся! Просыпайся, сэй! Просыпайся! Просыпайся!
Слова приходили из далекого далека. Даже когда ее начала трясти
чья-то рука и Сюзан поняла, что проснуться придется, ей потребовалось
немало усилий, чтобы разлепить веки.
Уже какую неделю она не могла выспаться, а тут крепко заснула,
хотя на это не рассчитывала… особенно в эту ночь. Она лежала без сна
в роскошной спальне в Доме-на-Набережной, ворочаясь с боку на бок.
Ночная рубашка задралась вверх и сбилась комом под поясницей. Встав по
малой нужде, Сюзан скинула эту мерзкую хламиду, швырнула в угол и
забралась в постель голой.
Как выяснилось, именно шелковая ночная рубашка и мешала ей спать.
Как только голова Сюзан коснулась подушки, она вырубилась. Именно
вырубилась, а не заснула, провалилась в черную пустоту, где не было
места даже снам.
И вот этот назойливый голос. Эта рука, трясущая ее с такой силой,
что голоса моталась из стороны в сторону по подушке. Сюзан попыталась
отползти в сторону, свернуться калачиком, прижав колени к груди,
протестовать, но рука продолжала ее трясти. Не утихал и голос.
— Просыпайся, сэй! Просыпайся! Во имя Медведя и Черепахи,
просыпайся!
Голос Марии. Сюзан поначалу не узнала его, потому что Марию
что-то очень расстроило. Такого с ней раньше не случалось, но теперь
Сюзан почувствовала, что девушка на грани истерики.
Сюзан села, вырвавшись-таки из объятий сна, но соображала еще
плохо. Одеяло свалилось ей на колени, обнажив грудь, но она даже не
попыталась прикрыться.
Прежде всего ее удивил свет, вливающийся в окна, яркий. Не сразу,
но она поняла, в чем дело: никогда она так не залеживалась в кровати.
Боги, сейчас уже часов десять, а то и позже.
«А еще крики, доносящиеся снизу. До дворце мэра обычно царили
тишина и покой. До двенадцати часов слышалось лишь цоканье копыт
лошадей, которых конюхи выводили на утреннюю прогулку, шик-шик-шик
метлы Мигуэля, подметающего двор, да постоянный гул прибоя. В это утро
тишина сменилась криками, проклятиями, топотом копыт уносящихся
лошадей, взрывами злобного смеха. Что-то происходило за стенами ее
комнаты, может, не в этом крыле дворца, но неподалеку: Сюзан слышала,
как по коридору бегали люди в сапогах.
И кто поразил ее, так это Мария. Ее смуглое лицо посерело, а
обычно аккуратно причесанные волосы висели патлами. Только
землетрясение, подумала Сюзан, могло помешать ей привести себя в
порядок.
— Мария, что случилось?
— Тебе надо уходить, сэй.