—
Старикану жаловаться не на что.
Дипейп без труда шел по следу юношей: они ехали на восток по
Великому Тракту, похоже, от самого Нью-Канаана, и их замечали в каждом
городе. Замечали, даже если они всего лишь проезжали через город. А
чего не заметить? Молодые люди на хороших лошадях, лица без шрамов,
руки без татуировок, которые так жаловали регуляторы, добротная
одежда, дорогие шляпы. Особенно хорошо их запоминали в салунах и
гостиницах, где они останавливались, чтобы подкрепиться. Запоминали
потому, что они не пили ничего спиртного. Даже пива или грэфа. Да, их
запомнили. Мальчики, отправившиеся в дальнее путешествие, но такие
чистенькие, опрятные. Словно пришельцы из более раннего, лучшего
времени.
{Обдую им физиономии,} думал Дипейп, подгоняя коня. {Одну за
другой. А на конец оставлю мистера Артура — ха-ха} — {Хита. Припасу
для него столько, что он мог бы утонуть в моче, если б раньше не
ступил в пустошь с конца тропы.}
Они не остались незамеченными, все так, но этого было мало. Если
б он вернулся в Хэмбри с такой малостью. Джонас отстрелил бы ему нос.
И по заслугам. Они, возможно, из богатых семей, но это еще не все. Сам
Дипейп это и сказал. Вопрос в том, а кто же они? И наконец в
провонявшем серой и дерьмом Ритзи он нашел ответ. Пусть не полный, но
достаточный для того, чтобы развернуть лошадь и не скакать до самого
Нью-Канаана.
Он побывал уже в двух салунах и в каждом выпил разбавленного
пива, прежде чем закатился в «Хэттиген». Заказал пива и уже собрался
пообщаться с барменом. Но прежде чем успел тряхнуть дерево, яблоко
само упало ему в руку.
Его внимание привлек старческий голос (голос старого козла),
который что-то вещал, уверенно и безапелляционно. Все старые козлы
полагали себя истиной в последней инстанции. Говорил он о прежних днях
(о чем еще могут говорить старые козлы?), о времени, когда мир еще не
«сдвинулся», о том, как хорошо жилось всем в дни его детства. А вот от
следующих фраз Дипейп разом подобрался: старикан заявил, что прежние
времена могут и вернуться, потому что совсем недавно, не прошло и двух
месяцев, он видел трех молодых лордов, проехавших через Ритзи, и даже
поставил одному выпивку, правда, не спиртное, а лимонад.
— Ты не отличишь молодого лорда от молодой жабы, — заявила юная
мисс, в очаровательном ротике которой осталось только четыре зуба. Все
расхохотались. Старый козел обиделся.
— Еще как отличу. Я забыл больше, чем вы когда-либо узнаете, вот
так-то. Один из них — прямой потомок Эльда, ибо я увидел в нем лицо
его отца… так же ясно, как я вижу твои обвисшие сиськи, Джоулен. — И
тут старый козел поразил Дипейпа: оттянул ворот блузы салунной шлюхи и
вылил за него остатки пива из своей кружки. Даже раскаты хохота и
аплодисменты не смогли полностью заглушить яростный вопль проститутки
и крики старика, которого она тут же начала молотить по лицу и плечам.
Даже раскаты хохота и
аплодисменты не смогли полностью заглушить яростный вопль проститутки
и крики старика, которого она тут же начала молотить по лицу и плечам.
Поначалу негодующие, они сменились криками боли, когда девица схватила
кружку старого козла и развила ее о его голову. Кровь с остатками пива
потекли по лицу старика.
— Выметайся отсюда! — Шлюха толкнула его к двери. Несколько
пинков шахтеров (которые меняли союзников так же легко, как ветер —
направление) помогли старому козлу набрать крейсерскую скорость. — И
не смей сюда возвращаться! Я почувствовала запах травы в твоем
дыхании, старый членосос! Убирайся вместе со своими сказочками о
прежних временах и юных лордах!
Старый козел проследовал мимо трубача в сбитой на затылок шляпе
(он развлекал посетителей «Хэттигена»), который приложился сапогом к
заднице старика, продолжая выводить «Играйте, дамы, играйте», миновал
распахнувшиеся под его напором двери и упал вниз лицом на землю.
Дипейп вышел из салуна следом, помог старику подняться. При этом
уловил в его дыхании горьковатый запах, не пива, заметил, что уголки
рта позеленели. Трава, все точно. Старый козел, должно быть, совсем
недавно пристрастился к ней (по понятной причине: дьявольская трава
росла на окрестных холмах — протягивай руку и бери, а пиво и виски
отпускали только за деньги), но тех, кто начал, ждал скорый конец.
— Нет у них уважения к старшим, — пробубнил старый козел. —
Ничего-то они не понимают.
— Да, не понимают, — покивал Дипейп. В голосе его слышался
хэмбрийский акцент, который прилипал, как банный лист.
Старый козел покачнулся, тупо уставился на Дипейпа, попытался без
особого результата стереть с лица кровь, текущую из пореза на черепе.
— Сынок, есть у тебя деньги на кружку пива? Вспомни лицо своего
отца и купи старику кружку пива!
— Милостыню я не подаю, старина, — ответил Дипейп, — но, может,
ты и заработаешь на пиво. Пройдем в мой кабинет и поговорим.
Он увлек старого козла подальше от входа в салун, подождал, пока
мимо пройдут трое подвыпивших шахтеров, горланящих песню про любимую
женщину с буферами что пушечные ядра, а потом затолкал в темный
проулок между «Хэттигеном» и соседним зданием, которое занимало
похоронное бюро. Некоторые посетители салуна, решил Дипейп, прямиком
попадали к соседям: один стакан, одна пуля и еще один покойник.
— Твой кабинет, — хохотнул старый козел, когда Дипейп подвел его
к деревянному забору с наваленными рядом кучами мусора. Ветер нес
запахи серы и карболки. Из «Хэттигена» доносились пьяные крики. —
Ничего себе кабинет.
— Да, кабинет.
Старик всмотрелся в него в свете луны, которая плыла над
проулком.
— Ты из Меджиса? Или Тепачи?
— Может, оттуда, может, откуда-то еще.