10
Двадцать минут спустя, когда раздувшаяся оранжевая луна с трудом,
словно беременная женщина, идущая в гору, всплыла над городом, по
Холмовой улице одинокий скотовод вел за собой мула, направляясь к
Управлению шерифа. Эта часть Холмовой улицы утонула в темноте.
Одинокий фонарь горел у «Зеленого сердца», но парк (обычно шумный,
веселый, ярко освещенный накануне ярмарки Жатвы) практически пустовал.
Работали лишь предсказатели судьбы. В этот вечер никому не обещали
светлого будущего, но желающие узнать его все равно приходили. Такова
уж человеческая природа.
Толстое широкое пончо скрывало фигуру скотовода: будь у него
женская грудь, она осталась бы незамеченной. Сомбреро с широченными
полями не позволяло увидеть лица. Будь оно женским, никто бы этого не
углядел. Насвистывал скотовод мелодию «Беззаботной любви».
На маленьком седле мула, перетянутый веревкой, лежал большой тюк,
судя по всему, одежда, хотя темнота Холмовой улицы не позволяла этого
разглядеть. На шее мула болтался довольно-таки странный амулет: два
сомбреро и ковбойская шляпа.
Когда скотовод приблизился к Управлению шерифа, свист смолк. На
присутствие людей указывал только тусклый свет в одном окне.
На
крыльце в кресле-качалке сидело соломенное пугало в жилетке Херка
Эвери с нацепленной на нее жестяной звездой. Снаружи охрана
отсутствовала. Кто бы мог подумать, что в этот самый момент в тюрьме
находились трое юношей, которых ненавидел весь Меджис? Прислушавшись,
скотовод уловил треньканье гитары.
Его тут же заглушила взорвавшаяся неподалеку петарда. Скотовод
оглянулся, различил в темноте силуэт своего напарника. Тот помахал
рукой. Скотовод кивнул, помахал в ответ, привязал мула к коновязи…
той самой, к которой привязывали лошадей Роланд и его друзья, когда
прибыли, чтобы засвидетельствовать свое почтение шерифу, в оставшийся
в далеком прошлом летний день.
11
Дверь открылась, никто не удосужился запереть ее, когда Дейв
Холлис пытался, наверное, уже в двухсотый раз, подобрать мелодию
«Капитана Миллза». Шериф Эвери сидел за столом, откинувшись на спинку
стула, сложив руки на огромном животе. Освещала кабинет шерифа
настольная лампа под оранжевым абажуром.
— Продолжай играть, помощник шерифа Дейв, и никакой казни не
будет. — Катберт Оллгуд стоял у решетки своей камеры, схватившись
руками за прутья. — Мы покончим с собой. Это будет называться
самозащита.
— Заткнись, червяк, — процедил шериф Эвери. Он дремал,
переваривая плотный обед, думая о том, что он расскажет брату (и жене
брата, симпатичной толстушке), проживающим в соседнем феоде, об этом
героическом дне. Конечно, он будет избегать громких слов, но все-таки
донесет до них мысль о том, что сыграл решающую роль. Если бы не он,
эти трое…
— Только не пой, — умолял Катберт Дейва. — Я готов сознаться в
убийстве Артура Эльдского, только не пой.
Слева от Берта сидел на койке скрестив ноги Ален. Роланд лежал,
заложив руки за голову, уставившись в потолок. Но в тот момент, когда,
чуть скрипнув, открылась входная дверь, сел. Словно ждал сигнала.
— Должно быть, Бриджер. — Дейв радостно отложил гитару. Он
ненавидел это дежурство и с нетерпением дожидался сменщика. А больше
всего его доставали шутки Хита. Как он мог шутить, зная, что ожидает
всех троих завтрашним вечером!
— Я думаю, это один из них, — пробурчал шериф Эвери, имея в виду
Больших охотников за гробами.
Они ошиблись. В кабинет вошел скотовод в большом, не по размеру,
пончо, его края волочились по полу, и надвинутой на глаза шляпе. Когда
он закрывал дверь, Херк Эвери решил, что к ним пожаловал не живой
человек, а соломенное пугало.
— Эй, незнакомец! — Губы Эвери начали растягиваться в улыбке…
кто-то явно решил подшутить над ними, а Херк Эвери умел оценить
хорошую шутку.
..
кто-то явно решил подшутить над ними, а Херк Эвери умел оценить
хорошую шутку. Особенно после четырех отбивных и горы картофельного
пюре. — Привет тебе! Каким ветром…
Рука, которая не закрывала дверь, а пряталась под пончо,
появилась на свет Божий. Она держала револьвер, который мгновенно
узнали пленники. Эвери уставился на него, улыбка медленно сползла с
его лица. Руки, сложенные на животе, расползлись. Ноги, которые он
положил на стол, сами по себе опустились на пол.
— Эй, приятель. Что это ты задумал? — глухо спросил он.
— Возьми со стены ключи и открой камеры, — хрипло приказал
незнакомец. А снаружи (внимание на это обратил только Роланд)
загремели петарды.
— Я не могу этого сделать. — Ногой Эвери открыл ящик стола. В нем
лежали револьверы, оставленные там с утра. — Опять же я не уверен, что
эта штуковина заряжена, и я не думаю, что ты…
Незнакомец нацелил револьвер в стол и нажал на спусковой крючок.
Оглушающе грохнул выстрел, но Роланд думал, надеялся, что (дверь-то
закрыта) его примут за разрыв очередной петарды. Не самой маленькой,
но и не самой большой.
Хорошая девочка, думал он. Только будь поосмотрительнее, хорошая
девочка. Ради богов, Сью, будь поосмотрительнее.
Все трое уже стояли у решетчатых дверей своих камер, широко
раскрыв глаза, крепко сжав губы.
Пуля ударила в угол стола и отщепила немалый кусок. Эвери
вскрикнул, откинулся назад, стул перевернулся. Нога шерифа потащила за
собой ящик. Он грохнулся на пол, из него выскочили три древних
револьвера.
— Сюзан, берегись! — крикнул Катберт. И тут же добавил: — Не
надо, Дейв!
На конце его жизни именно долг, а не страх перед Большими
охотниками за гробами двигал Дейвом Холлисом, который надеялся стать
шерифом Меджиса после ухода Эвери на пенсию (и, как он иногда говорил
своей жене Джуди, куда лучшим шерифом, чем Толстяк). Он напрочь забыл
о том, что вина юношей вызывала у него серьезные сомнения, и не мог
согласиться с уготованной им ужасной казнью. Он думал лишь о том, что
они посажены в тюрьму феода и он не может допустить, чтобы они
покинули ее без ведома властей.
Он бросился на незнакомца в пончо с намерением выбить револьвер
из его руки, а при необходимости и застрелить его.