I am he that aches with amorous love*, —
произнес он вполголоса.
______________
* Я тот, кого любовный пыл терзает{308} (англ.).
Жак наклонил голову, чтобы получше рассмотреть Ринетту, — она как раз
обернулась к нему, и он увидел ее глаза: зеленые, ясные и влажные, как
устрицы.
).
Жак наклонил голову, чтобы получше рассмотреть Ринетту, — она как раз
обернулась к нему, и он увидел ее глаза: зеленые, ясные и влажные, как
устрицы.
Даниэль продолжал:
Does the earth gravitate? does not all matter aching, attract all
matter?
So the body of me to all I meet or know»*.
______________
* И разве не притягивает нас к себе земля?
И разве вся материя всегда не мучается тяготением к всему?
Как плоть моя к всему, кого я на пути встречаю (англ.).
Жак нахмурил брови. Не в первый раз довелось ему быть свидетелем того,
как Даниэль загорался страстью, охваченный такой жаждой наслаждения, что
удержать его уже было невозможно. И всякий раз дружеское чувство независимо
от воли Жака теряло свою силу. Забавная мелочь вдруг отвлекла его от этой
мысли: он заметил, что ноздри Даниэля обросли густым черным пушком и от
этого похожи на прорези маски; он отыскал глазами руки Пророка, красивые и
тонкие руки, тоже покрытые темным пушком. «Vir pilosus»*. Подумал и
почувствовал искушение улыбнуться. А Даниэль снова наклонился к нему и тем
же тоном, словно заканчивая цитату из Уитмена, сказал:
______________
* Муж волосатый (лат.).
— Fill up your neighbour’s glass, my dear*.
______________
* Налей-ка вина своей соседке, мой милый (англ.).
— Госпожа Пакмель, сегодня меню написало неразборчиво, — прошепелявил
кто-то на другом конце стола.
— Госпоже Пакмель два нуля, — заявил Фаври.
— «Все это ерунда, было бы здоровье», — глубокомысленно отвечала
прекрасная блондинка.
Жак сидел рядом с Поль — этим бледнолицым падшим ангелом. За нею молча
восседала девица с пышным бюстом, которая за все время не произнесла ни
слова и утирала рот после каждого глотка. Подальше, почти напротив Жака,
возле брюнетки с кудряшками, закрывавшими лоб, той самой, которую мамаша
Жюжю назвала госпожой Долорес, мальчуган лет семи-восьми в довольно убогом
черном костюмчике следил смышлеными глазками за жестами сотрапезников, и на
его лице то и дело мелькала улыбка.
— Вам супа не подали? — спросил Жак свою соседку.
— Благодарю, я суп не ем.
Глаза ее были опущены, и когда она их поднимала, то смотрела только на
Даниэля. Она сделала все, что могла, только бы сидеть за столом с ним рядом,
и в последнюю минуту заметила, как он поменялся местом с Жаком, и
рассердилась за это на Жака. И откуда только появился этот малый с угреватым
лицом и чирьем на затылке? Она терпеть не могла рыжих, а этот чернявый
смахивал на рыжеватого. Уж не говоря о заросшем лбе, оттопыренных ушах,
тяжелой челюсти, — все это придавало ему какой-то животный вид.
— Послушай, ты почему салфетку не надеваешь? — громко сказала г-жа
Долорес, дернув к себе мальчика, чтобы потуже завязать вокруг его шеи
накрахмаленную салфетку, в складках которой он почти потонул.
— Если женщина не скрывает своего возраста, — кричал Фаври, споривший с
Марией-Жозефой, — значит, она уже выдохлась. — Говорю вам, что она поступила
в консерваторию уже перезрелой, как раз сорок пять лет тому назад, по
свидетельству о рождении своей младшей сестры, омолодившись на два года.
Таким образом…
— «Кому какое дело?» — сказала в сторону мамаша Жюжю.
— Фаври один из тех людей с положительным умом, которые, ввязавшись в
любой разговор, сразу же доложат вам, что ускорение силы тяжести в Париже
равно девяти метрам восьмидесяти сантиметрам, — заметил Верф, который
когда-то собирался поступить в Училище гражданских инженеров. Прозвали его
«Абрикосом» потому, что кожа у него, благодаря каждодневным спортивным
упражнениям на открытом воздухе, стала золотистой и покрылась веснушками. А
вообще — это был настоящий мужчина с сильными плечами, крепкими скулами и
чувственными губами; по вечерам все его мускулистое тело, натренированное за
день, испытывало радость жизни, и она отражалась и в его голубых глазах, и
на глянцевитых щеках.
— Кто знает, отчего он умер, — произнес кто-то.
— А ты знаешь, чем он жил? — прозвучал чей-то насмешливый голос.
— Да поторапливайся же, — сказала г-жа Долорес мальчугану. — Знаешь,
будет сладкое. А ты его не получишь.
— Почему? — спросил мальчик, вскидывая на нее свои лучистые глаза.
— Не получишь, и все тут — воля моя. Будь послушным. Поторапливайся.
Она заметила, что Жак внимательно смотрит на них, и улыбнулась ему с
заговорщическим видом.
— Он, знаете ли, у меня с капризами, боится всего непривычного. Тебе
дадут рагу из жареных голубей. Ел-то он чаще тушеную капусту в сале, чем
голубей! Но вообще его совсем избаловали. Лелеяли да ласкали, — так всегда
бывает с единственным ребенком. Да и мать у него долго хворала! Да, да, —
продолжала она, погладив его по круглой, коротко остриженной головке. —
Балованный мальчишка. Никуда это не годится. Зато у тетки все будет иначе.
Наш барчук, видите ли, хотел по-прежнему носить локоны, как девчонка. Да уж
нет, хватит капризничать да привередничать. Тебе говорят, ешь. Вон тот
господин все смотрит на тебя, поживей! — Она была очень довольна, что ее
слушают, и снова улыбнулась Жаку и Поль. — Малыш осиротел, — сообщила она
безмятежным тоном. — Потерял мать на этой неделе. Мне-то она приходилась
золовкой. От чахотки умерла у себя в деревне, в Лотарингии. Бедный малыш, —
добавила она. — Ему еще повезло, что я пожелала взять его на свое иждивение;
у него нет никакой родни ни с отцовской, ни с материнской стороны — я у него
одна. Да, забот у меня будет по горло.
Мальчуган перестал есть; он не сводил глаз с тетки.