Тогда Антуан не
обнаружил никаких болезненных явлений. Но так как общее состояние показалось
ему подозрительным, он прописал строгий режим и взял с матери обещание, что
девочку будут приводить к нему каждый месяц. С тех пор он не видал ее больше
ни разу.
— Ну что же, — сказал он, — снимайте-ка с себя все это…
— Мисс Мэри, — позвала Гюгета.
Антуан, сидя за письменным столом, с нарочито спокойным видом
просматривал июньские записи. Он не отметил еще ни одного симптома, на
который стоило бы обратить особое внимание, но у него уже возникло
подозрение. Однако, хотя такие беглые впечатления часто давали ему
возможность обнаружить еще ничем не проявившуюся болезнь, он никогда не
позволял себе слишком быстро им доверяться. Развернув рентгеновский снимок,
сделанный еще весною, он неторопливо рассматривал его. Затем встал. Тем
временем гувернантка раздевала Гюгету, полусидевшую в ленивой позе на ручке
кресла посреди комнаты. Когда, желая помочь мисс, она пыталась развязать
какой-нибудь шнурок или расстегнуть крючок, это выходило у нее так неловко,
что англичанка отводила ее руку; дошло даже до того, что, потеряв терпение,
она сухо ударила ее по пальцам. Эта грубость, а также печать замкнутости на
ангельском личике Мэри навели Антуана на мысль, что эта красивая девушка не
любит ребенка. К тому же и у Гюгеты был такой вид, точно она побаивается
гувернантки.
Он подошел ближе.
— Благодарю вас, — сказал он, — этого достаточно. Девочка подняла на
него чудесные голубые глаза, ясные, лучистые. Сама не зная почему, она
почувствовала расположение к этому доктору. (Вообще, несмотря на властное и
сухое выражение лица, Антуан редко производил на больных впечатление
сурового человека; даже самые молодые, наименее проницательные, никогда на
этот счет не ошибались: эта складка на его лбу, этот сосредоточенный,
настойчивый взгляд, эта крепкая, всегда сжатая челюсть представлялись им
всегда только ободряющими признаками прозорливости и силы. «Больные, — с
демонической усмешкой говаривал Патрон, — в сущности, хотят лишь одного:
чтобы их принимали всерьез…»)
Антуан начал с легкого выстукивания и выслушивания. В легких ничего не
обнаружилось. Он продолжал свой осмотр методически, как Филип. С сердцем
тоже все обстояло благополучно. «Поттова болезнь, — подсказывал ему тайный
голос, — Поттова болезнь?..»
— Нагнитесь, — внезапно сказал он. — Или нет, лучше поднимите
что-нибудь… например, вашу туфлю.
Она согнула колени, чтобы не сгибать спины. Плохой признак. Он еще
надеялся, что ошибся; ему не терпелось узнать наверное.
— Станьте прямо, — продолжал он. — Скрестите руки. Так. Теперь
нагнитесь… Сгибайтесь… Еще..
Плохой признак. Он еще
надеялся, что ошибся; ему не терпелось узнать наверное.
— Станьте прямо, — продолжал он. — Скрестите руки. Так. Теперь
нагнитесь… Сгибайтесь… Еще…
Она выпрямилась. Ее губы с очаровательной медлительностью разомкнулись,
приоткрывшись в ласковой улыбке.
— Мне больно, — прошептала она, словно извиняясь.
— Хорошо, — сказал Антуан.
Одно мгновение он смотрел на нее невидящими глазами. Затем взглянул
по-настоящему и улыбнулся. Стоя таким образом, раздетая, с туфлей в одной
руке, устремив на Антуана удивленно-ласковый взгляд своих огромных глаз, она
была забавна и соблазнительна. Уже устав стоять, она оперлась о спинку
стула. Рядом с гладкой атласной белизной торса плечи, руки и округлые бедра
цвета спелого абрикоса казались почти темными; этот загар наводил на мысль о
теплой горячей коже.
— Ложитесь сюда, — велел он ей, разостлав на кушетке простыню. Он
больше не улыбался, снова отдавшись своим тревожным мыслям. — Растянитесь на
животе. Во всю длину.
Решительный момент наступил. Антуан стал на колени, прочно уселся на
пятки и вытянул руки вперед, чтобы свободнее действовать пальцами. Секунды
две он не двигался, как бы сосредоточиваясь. Озабоченный взор его рассеянно
пробежал от лопаток до затененного выгиба поясницы вдоль вытянувшейся перед
ним жесткой и мускулистой спины. Затем, положив руку на теплую, слегка
вздрогнувшую шею, он надавил двумя испытующими пальцами на позвоночник и,
стараясь, чтобы давление все время было равномерно, пересчитывая один за
другим отдельные позвонки, стал медленно перебирать косточки этих четок.
Внезапно ее тело судорожно вздрогнуло; Антуан едва успел отдернуть
руку. Смеющейся, полузаглушенный подушками голос безо всякой робости бросил
ему:
— Вы же мне делаете больно, доктор!
— Да неужели? Где же? — чтобы сбить ее с толку, он стал ощупывать
другие места. — Тут?
— Нет.
— Тут?
— Нет.
Тогда, желая окончательно убедиться в том, что никаких сомнений не
остается, он наконец спросил ее:
— Тут?
И придавил указательным пальцем больное место позвоночника.
У девочки вырвался легкий крик, сейчас же перешедший в принужденный
смех.
Наступила пауза.
— Повернитесь, — сказал Антуан, и голос его зазвучал неожиданно
ласково.
Он ощупал шею, грудь, подмышки. Гюгета, стиснув зубы, не жаловалась. Но
когда он надавил на нервные узлы паха, у нее вырвался легкий стон.
Антуан поднялся с колен; вид у него был совершенно бесстрастный. Но
глаза старались не встретиться со взглядом девочки.
— Ну, я оставляю вас в покое, — сказал он, словно в шутку сердясь на
нее. — Ужасная недотрога!