Рашель расхохоталась.
— И это отсталый народ? — заметил Антуан. — Молодое поколение подает
надежды.
Но вот экипаж запрягли, можно было трогаться. Однако к поезду в Кодбеке
они уже опаздывали, пришлось держать путь прямо на ближайшую станцию
железнодорожной магистрали: Антуану не хотелось, чтобы его заменяли в
больнице в понедельник утром, поэтому в Париж ему надо было вернуться ночью.
Сделали остановку в Сент-Уан-ла-Ну, чтобы пообедать. В харчевне было
полно охотников пображничать в воскресный вечер. Поэтому еду им подали в
комнате позади зала.
Обедали молча. Рашель больше не шутила. Сидела, задумавшись;
вспоминала, как ее привезли сюда в день похорон в этот же час, точно в таком
же экипаже, быть может, в том же самом, только была она тогда со своим
певцом. Особенно ей запомнилась ссора, вспыхнувшая почти сразу между ними,
запомнилось и то, как Цукко бросился на нее, ударил по щеке, вон там, перед
хлебным ларем, и как она снова отдалась ему в тот же вечер в одной из комнат
этого постоялого двора, и как потом целых четыре месяца она снова терпела
все его сумасбродные, грубые выходки… Впрочем, она не питала к нему злобы,
и даже сегодня вечером к воспоминанию о нем, о пощечине примешивалось что-то
чувственное. И однако она остерегалась — не рассказывала Антуану об этой
истории. Никогда она откровенно не признавалась ему, что тенор избивал ее.
А потом из глубины сознания внезапно возникла другая навязчивая мысль,
и Рашель поняла, что, спасаясь от этого наваждения, она нарочно так долго
цеплялась за свои воспоминания.
Она поднялась.
— Давай пойдем до станции пешком! — предложила она. — Поезд будет
только в одиннадцать часов. Кучер отвезет вещи.
— Восемь километров в темноте, по грязи?
— Подумаешь!
— Право, ты сошла с ума!
— Ах, я бы добрела туда, выбившись из сил, — сказала она жалобно, — и
мне стало бы легче.
Но больше она не настаивала и пошла вместе с ним к экипажу.
Уже совсем стемнело, и стало прохладно.
Сев в карету, Рашель прикоснулась кончиком зонта к спине кучера и
сказала:
— Поезжайте потихоньку, шагом, время у нас есть. — Она прильнула к
Антуану, шепча: — Тут так уютно, так хорошо…
А немного погодя Антуан погладил ее по щеке и почувствовал, что вся она
мокра от слез.
— Я просто измучилась, — объяснила Рашель, отворачивая лицо. И,
прижимаясь к нему еще теснее, тихо сказала: — О, держи меня крепче, котик,
не отпускай.
Они сидели молча, прильнув друг к другу. Деревья, дома, озаренные
светом фонарей, вдруг появлялись, как призраки, и тотчас исчезали в ночной
тьме. Над ними раскинулось необъятное небо. Голова Рашели склонилась к плечу
Антуана и покачивалась, когда экипаж встряхивало на ухабах.
Время от времени
Рашель выпрямлялась, крепко обнимала его и, вздыхая, говорила:
— Как я люблю тебя!
На перроне железнодорожной станции только они и ждали прихода
парижского поезда. Они нашли себе убежище под каким-то навесом. Рашель, все
такая же неразговорчивая, держала Антуана за руку.
В потемках пробегали железнодорожные служащие, помахивая фонарями,
бросавшими отблески на влажную платформу.
— Поезд прямого сообщения! Отойдите от края!
Прогромыхал скорый — черный состав, словно просверленный огнями,
промчался ураганом, вздымая все, что могло взлететь, все унося с собой, даже
воздух, нужный для дыхания. И сразу же снова водворилась тишина. Но вдруг
где-то над ними раздалось тонкое гнусавое дребезжание электрического звонка,
возвещавшего о прибытии экспресса. Состав стоял полминуты. Они едва успели
взобраться в вагон и, не выбирая места, устроились в купе, где уже спали три
пассажира; лампа была завешана синей тканью. Рашель сняла шляпу и тяжело
опустилась на единственное свободное место; Антуан сел возле, но она не
прислонилась к нему, а уперлась лбом в черное оконное стекло.
В полутемном вагоне ее волосы, — днем, при ярком свете, они бывали
оранжевого, чуть ли не розоватого оттенка, — утратили свой редкостный цвет;
казалось, они превратились в какую-то расплавленную массу или, пожалуй, в
шелковую пряжу с металлическим блеском или в стеклярус, а сверкающая белизна
ее щеки придавала всему ее облику что-то бесплотное. Она бессильно опустила
руку на вагонную полку; Антуан сжал ее пальцы, и ему показалось, что Рашель
дрожит. Он негромко спросил, что с ней. Вместо ответа она лихорадочно пожала
ему руку и совсем спрятала от него лицо. Он не понимал, что с ней творится,
вспомнил, как сегодня днем она держалась на кладбище. Быть может, ее
подавленное состояние сейчас, вечером, и есть следствие сегодняшнего ее
паломничества, хотя в общем она все время была чуть ли не в веселом
настроении. Он терялся в догадках.
Когда они приехали и их спутники засуетились, сняли с лампы чехол, он
заметил, что она упорно не поднимает головы.
Он шел за ней в толпе, не задавая вопросов.
Но как только они сели в такси, он, не выпуская ее рук, спросил:
— Что происходит?
— Ничего.
— Что происходит, Рашель?
— Оставь меня… Видишь сам, все прошло.
— Нет, я тебя не оставлю. Ведь имею же я право… Что происходит?
Она подняла лицо, подурневшее от слез, посмотрела на него взглядом,
полным отчаяния, и отчетливо произнесла:
— Не могу тебе об этом сказать. — Но выдержка ей изменила и, уже не
владея собой, она бросилась к нему на грудь: — Ах, нет, котик, никогда,
никогда у меня не хватит на это сил.
И он сразу понял, что счастье его кончилось, что Рашель его бросит,
оставит одного, и что ничего, да, ничего нельзя сделать.