— Ты собираешься на ней жениться? — спросил Жак.
— Я?
У Жака было мучительное ощущение, что его оскорбили. С каждой минутой
друг становился ему все более чужим. Любопытный, слегка насмешливый взгляд,
которым окинул его Даниэль, окончательно его парализовал.
— Ну, а ты? — спросил, придвигаясь к нему, Даниэль. — Судя по твоему
письму, ты тоже…
Не поднимая глаз, Жак помотал головой. Казалось, он говорит: «Нет уж,
дудки, от меня ты ничего не услышишь». Впрочем, Даниэль и не дожидался
ответа. Он вскочил. Послышались молодые голоса.
— Ты мне потом расскажешь… Это они, пойдем!
Он глянул на себя в зеркало, приосанился и устремился в коридор.
— Дети, — позвала г-жа де Фонтанен, — если вы хотите перекусить…
Чай был подан в столовой.
Еще в дверях Жак заметил возле стола двух девушек, и сердце у него
забилось. Они были еще в шляпках и в перчатках, их лица разрумянились от
прогулки. Женни кинулась навстречу Даниэлю и повисла у него на руке. Он
будто не обратил на это внимания и, подталкивая Жака к Николь, с игривой
непринужденностью всех представил. Жак почувствовал на себе быстрый, полный
любопытства взгляд Николь и серьезный, испытующий взор Женни; он отвел глаза
и посмотрел на г-жу де Фонтанен; она стояла подле Антуана в дверях гостиной
и заканчивала начатый разговор.
— …внушить детям, — говорила она, грустно улыбаясь, — что самое
драгоценное на свете — это жизнь и что она невероятно коротка.
Жак отвык бывать среди незнакомых людей; он наблюдал за всеми с таким
жгучим интересом, что от его робости не осталось и следа. Женни показалась
ему маленькой и довольно невзрачной, настолько Николь затмевала ее природной
грацией и блеском. В эту минуту Николь болтала с Даниэлем и смеялась. Слов
Жак не мог разобрать. Брови ее то и дело взлетали в знак удивления и
радости. Серо-голубые, с аспидным блеском, глаза, не глубокие, слишком
широко расставленные и, пожалуй, чересчур круглые, смотрели ясно и весело,
оживляя и непрерывно обновляя ее белое полноватое лицо; тяжелая коса
обвивала голову, точно корона. У нее была привычка слегка наклонять туловище
вперед, и от этого всегда казалось, что она вот-вот сорвется с места и
побежит навстречу другу, выставляя на всеобщее обозрение чувственную яркость
улыбки. Глядя на нее, Жак поневоле вспомнил слово, которое так покоробило
его в устах Даниэля: «аппетитная»… Ощутив, что на нее смотрят, она тотчас
утратила естественность, ибо стала подчеркнуто ее выказывать.
Дело в том, что Жак совершенно не скрывал своего жадного интереса к
окружающим, в нем было простодушие ребенка, который, разинув рот, предается
созерцанию; лицо у него каменело, взгляд застывал. Прежде, до возвращения из
Круи, все было по-иному: тогда он относился к людям с полнейшим равнодушием
и просто никого не замечал. Теперь же, где бы он ни находился — на улице, в
магазине, — его глаза охотились на прохожих.
Он не пытался осмыслить того,
что открывалось ему в людях; мысль работала без его ведома; ему достаточно
было уловить те или иные особенности людских физиономий или повадок — и все
эти незнакомцы, встреченные случайно, на миг, обретали в его воображении
плоть и кровь, получали свой неповторимый облик, свою индивидуальность.
Госпожа де Фонтанен вывела его из задумчивости, дотронувшись до его
руки.
— Сядьте со мной рядом, — сказала она. — Навестите теперь и меня.
Она подала ему чашку и тарелку.
— Я так рада, что вы пришли. Женни, маленькая моя, дай-ка нам пирога.
Ваш брат мне только что рассказал, как вы с ним живете вдвоем, в своей
квартире. Я так рада! Когда два брата живут душа в душу, как настоящие
друзья, это чудесно! Даниэль и Женни тоже ладят друг с другом, это моя
большая радость. Ты улыбаешься, мой мальчик, — сказал она Даниэлю, который
подошел к ней вместе с Антуаном. — Ему бы только насмехаться над старенькой
мамой. Поцелуй меня в наказание. При всех.
Даниэль засмеялся, быть может не без некоторого смущения; но,
наклонившись, коснулся губами виска матери. Каждое его движение было
исполнено изящества.
Женни через стол наблюдала за происходящим; нежность ее улыбки
очаровала Антуана. Она не смогла устоять перед соблазном и снова повисла у
Даниэля на руке. «Вот еще одна, — подумал Антуан, — которая дает больше, чем
получает». Еще в первое посещение его любопытство было задето женским
выражением глаз на этом детском лице. Он заметил, каким милым движением плеч
приподнимает она порой над корсетом начинающую развиваться грудь и тут же
тихонько дает ей лечь на прежнее место. Она была непохожа ни на мать, ни на
Даниэля; и это не удивляло: казалось, она рождена для какой-то иной жизни.
Держа чашку возле смеющихся губ, г-жа де Фонтанен мелкими глотками
прихлебывала чай и сквозь пар дружески поглядывала на Жака. Ее взгляд был
лучист и ласков, от него исходили свет и тепло; белые волосы удивительной
диадемой венчали молодой открытый лоб. Жак переводил взгляд с матери на
сына. В эту минуту он любил их обоих так сильно, что ему страстно захотелось
сделать свою любовь зримой; он испытывал острую потребность быть понятым и
признанным. Его тяга к людям была такова, что ему необходимо было занять
место в их самых сокровенных мыслях, слиться с их бытием.
Возле окна между Николь и Женни разгорелся спор, в котором принял
участие и Даниэль. Все трое склонились над фотографическим аппаратом,
проверяя, осталась ли в нем неиспользованная пленка, можно ли сделать еще
один снимок.
— Доставьте мне удовольствие, — воскликнул вдруг Даниэль с пылкостью,
которая не была ему свойственна прежде, и остановил на Николь ласковый и
повелительный взгляд. — Нет, именно так, как вы сейчас, в шляпке, — и рядом
с вами мой друг Тибо!
— Жак! — позвал он и тихо добавил: — Прошу вас, мне так хочется
сфотографировать вас вдвоем!
Жак подошел к ним.