— Сегодня ты на меня все смотришь так, будто видишь впервые, — заметила
она. — Перестань, слышишь?
Она сердилась. Закрыла глаза — спряталась от этого немого допроса. Он
попробовал было поднять ей пальцами веки.
— Ну нет, довольно! Баста! Больше не позволю тебе выслеживать взглядом
мой взгляд, — отрезала она и прикрыла глаза оголенной, согнутой в локте
рукой.
— Вот оно что, хочешь утаить от меня что-то заветное, маленький мой
сфинкс?
И он осыпал поцелуями от плеча до запястья дивную белоснежную руку.
«Скрытная ли она? — спросил он себя. — Да нет… Есть в ней какая-то
сдержанность, но это не скрытность. Напротив, она любит порассказать о себе
и даже день ото дня становится все откровенней. Оттого что любит меня, —
решил он. — Оттого что любит!»
Она обвила его шею руками, притянула к себе, прижалась лицом к его лицу
и вдруг сказала без улыбки:
— А знаешь, ведь так оно и есть: человек и не представляет себе, что
может выдать один лишь его взгляд!
Она умолкла. И он услышал тот негромкий гортанный смешок, который часто
вырывался у нее, когда она вспоминала прошлое.
— Да вот, помнится мне, как по взгляду, самому обычному взгляду, я
проникла в тайну человека, с которым жила долгие месяцы. Дело было в
ресторане, за столиком. В Бордо. Сидели мы друг против друга. Болтали. И оба
смотрели то на тарелку, то в лицо друг другу, то бегло оглядывали зал. И
вдруг, — никогда мне этого не забыть, — я на какую-то долю секунды
перехватила его взгляд, направленный куда-то за мою спину и выражавший
такую… Это так меня поразило, что я вмиг невольно обернулась, хотела
увидеть…
— И что же?
— А то, что я просто хотела тебе сказать: своих взглядов следует
остерегаться, — отвечала она уже совсем иным тоном.
Антуан чуть не поддался искушению и не стал допытываться: «Что же за
тайна?» Но не решился. Он до крайности боялся, что может показаться наивным,
если начнет задавать пустые вопросы; два-три раза он уже пытался завязать с
ней откровенный разговор, но Рашель только смотрела на него — удивлялась,
забавлялась, хохотала, и ее насмешливая гримаска глубоко уязвляла его.
Вот почему он промолчал. Зато заговорила она:
— Вспомнишь прошлое, и тоска разбирает… Поцелуй меня. Еще раз.
Крепче.
Однако ж мысль о прошлом ее не оставляла, потому что она добавила:
— Впрочем, вот что: я сказала «его тайну», а надо бы сказать «одну из
его тайн». Да, в душу этому простачку никогда не влезешь.
И то ли желая избавиться от воспоминаний, то ли — от безмолвных
вопросов Антуана, она повернулась на бок, так медленно и плавно извиваясь
всем телом, что казалось, будто оно у нее кольчатое.
— Ну и гибкая же ты, — заметил он, нежно гладя ее, как ласкают
чистокровную лошадь.
— Да неужели? А известно ли вам, что я десять лет училась в балетной
школе при театре Оперы?
— Ты? В Париже?
— Именно так, сударь. Даже была примадонной, когда бросила сцену.
— И давно бросила?
— Уже шесть лет.
— А почему?
— Ноги подвели.
На миг ее лицо затуманилось.
— Ну а потом мне чуть было не довелось стать наездницей, — продолжала
она без передышки. — В одном цирке. Удивлен?
— Ничуть, — отвечал он спокойно. — А в каком же цирке?
— Да так, не во Франции. Попала в большую международную труппу, — в те
времена Гирш таскал ее на гастроли по всему свету. Знаешь, тот самый Гирш,
мой знакомый, о котором я тебе уже рассказывала, сейчас он обретается в
Египетском Судане. Хотелось ему поживиться на моих способностях, да я на это
не пошла!
И, болтая, она развлечения ради сгибала в колене и выпрямляла то одну,
то другую ногу — движения были быстры и отработанны, как у гимнаста.
— Он так решил, — продолжала она, — потому что еще прежде, в Нейи,
заставил меня немного научиться вольтижировке. Вот что я обожала! Лошади у
нас были — прелесть! И уж своего мы, разумеется, не упускали, наскакались
вволю.
— Значит, вы жили в Нейи?
— Я-то нет. Он там жил. Содержал в Нейи манеж. Лошади всегда были его
страстью. И моей тоже. И твоей?
— Ездить верхом немного умею, — сказал он, приосаниваясь. — Только
поездить все случая не было. Да и времени.
— Ну, у меня-то случаев было хоть отбавляй! И сногсшибательных! Как-то
из седла не вылезала три недели с лишком.
— Где же?
— В Марокко, в самой глуши.
— Ты бывала в Марокко?
— Дважды. Гирш поставлял подержанные винтовки южным племенам. Прямо
военная экспедиция! Однажды на наш дуар{448} напали по-настоящему. Бой вели
всю ночь и весь день… Впрочем, нет, ночь напролет, в кромешной темноте —
вот жутко-то было! — и все следующее утро. Ночью они нападают редко. Они
убили семнадцать наших носильщиков и ранили тридцать с гаком. Только начнут
стрелять, я бросалась на землю между ящиками. Но и я получила на орехи…
— На орехи?
— Ну да, — засмеялась она. — Пустяки, ссадина.
И она показала на рубец, затянутый шелковистой кожей, под ребрами, у
изгиба талии.
— Почему же ты мне сказала, будто выпала из автомобиля? — строго
спросил Антуан.
— Ну, это ведь было в нашу первую встречу, — отвечала она, передернув
плечами. — Ты бы, пожалуй, подумал, что я перед тобой рисуюсь.
Воцарилось молчание.
«Так, значит, она может мне и солгать?» — подумал Антуан.