— А может быть, она ждала? Надо было мне, пожалуй, воспользоваться
обстоятельствами… Но я взял себя в руки и прошел мимо, сделав вид, будто
ничего не заметил, — даю вам слово. А как бы поступили вы на моем месте?
И тут Даниэль, который до сих пор слушал молча, посмотрел на него в
упор и съязвил:
— Поступил бы точно так же, как вы, лжец вы эдакий!
В ушах Антуана все еще звучали слова Даниэля, произнесенные
насмешливым, недоверчивым, ехидным тоном; впрочем, в нем было даже что-то
дружелюбное — ровно настолько, чтобы нельзя было дурно истолковать
сказанное.
И это воспоминание всякий раз уязвляло самолюбие Антуана. Лжец…
И то правда: ему случалось лгать, или, точнее, случалось солгать.
«Округлые формы…» — раздумывала, в свою очередь, Рашель.
— Как бы мне не стать толстухой, — сказала она. — Знаешь ли, ведь
еврейки… Впрочем, мать у меня не еврейка, я ведь идиш-полукровка. Ах, если
б ты знал меня лет шестнадцать назад, когда я поступила в приготовительный
класс! Была просто тощим рыжим мышонком…
И вдруг — он даже не успел ее удержать — она соскочила с постели.
— Что это тебе пришло в голову?
— Одна мысль.
— Хоть бы предупредила.
— Как бы не так! — засмеялась она, отпрянув от его протянутой руки.
— Лулу… Ну ложись же спать, — шепнул он невнятно.
— Довольно нежиться. Надеваем попону, — сказала она, накидывая пеньюар.
Она подбежала к секретеру, открыла его, выдвинула ящик, набитый
фотографиями, вернулась и, сев на краю кровати, поставила ящик на сомкнутые
ко лени.
— Просто обожаю старые карточки. Вечерами частенько ложусь и целыми
часами ворошу их, раздумываю… Да угомонись же ты… На вот, посмотри.
Скучно тебе не будет?
Антуан, который свернулся было калачиком за ее спиной, взглянул на нее
с любопытством, вытянулся и лег поудобнее, подперев голову рукой. Он видел в
профиль ее лицо, склоненное над фотографиями, сосредоточенное лицо, видел
щеку, опущенные ресницы, золотисто-желтой полоской окаймлявшие узкую прорезь
глаза. Он смотрел против света, и ее наспех собранные волосы напоминали ему
шлем из пушистой шелковой пряжи почти оранжевого оттенка, а стоило ей
качнуть головой, как на виске и затылке вспыхивали искры.
— Вот она, ее-то я и искала. Видишь девчурку-танцовщицу? Это я. И
досталось же мне, наверно, в тот денек, — ведь я помяла воланы на пачке, вон
как прижалась к стене. Глазам не веришь? Волосы распущены по плечам, локотки
острые, грудь плоская, корсаж почти без выреза. Не очень-то веселый у меня
вид, правда? Гляди-ка, а вот тут я на третьем году обучения. Икры уже
покруглей. Вот он — наш класс. Видишь, все у станка. Меня-то ты хоть нашел?
Да, это я. А вот и Луиза. Ее имя тебе ничего не говорит? Ну так вот, это
знаменитая Фити Белла, она моя однокашница, только тогда ее звали покороче —
просто Луизой. И даже Луизон. Мы с ней соперничали. И уж наверняка я была бы
теперь знаменитостью, если б не мои флебиты… Погоди-ка, хочешь, покажу
Гирша? Ага, любопытство разбирает! Вот и он. Как тебе он нравится? Конечно,
ты не думал, что он уже в летах? Но он здорово держится для своих
пятидесяти, будь уверен. Какой страхолюд! Погляди, что за шея, какой грузный
затылок, — прямо ушел в плечи; если ему надо голову повернуть, всем
туловищем поворачивается. В первый раз увидишь, все что угодно о нем
подумаешь — то ли маклак, то ли дрессировщик лошадей. Верно ведь? Его дочка
постоянно ему твердила: «Милорд, с виду ты работорговец».
Какой страхолюд! Погляди, что за шея, какой грузный
затылок, — прямо ушел в плечи; если ему надо голову повернуть, всем
туловищем поворачивается. В первый раз увидишь, все что угодно о нем
подумаешь — то ли маклак, то ли дрессировщик лошадей. Верно ведь? Его дочка
постоянно ему твердила: «Милорд, с виду ты работорговец». Веселит это его,
бывало, и он смеется своим гулким, утробным смехом. А все же взгляни-ка на
его лицо, на этот большой крючковатый нос, на линию рта. Он безобразен, зато
не скажешь, что он — ничтожество. А глаза! Он был бы уж совсем звероподобен,
если б не такие вот глаза, не знаю, как их определить. А какая осанка, как
уверен в себе, готов на все, беспощаден! Верно? Беспощадный и чувственный.
Кто-кто, а уж он-то жизнь любит! И хоть я его ненавижу, но, право, так и
хочется сказать, как иногда говорят о бульдогах: «Вся его красота в
уродстве». Как ты считаешь, а?.. Смотри-ка, а вот папа! Папа среди своих
мастериц. Таким я его и помню: жилет, серая бородка, ножницы на поясе.
Возьмет, бывало, две-три тряпицы, сколет булавками — и наряд готов. Это
снято у него в мастерской. Видишь, там, в глубине, — задрапированные
манекены, на стенах — макеты. А когда он стал костюмером Оперы, посторонних
больше не обшивал. Можешь спросить — вся оперная труппа тебе и теперь
скажет, как все относились к папаше Гепферту. Когда мою мамашу пришлось
упрятать подальше, у бедного старикана, кроме меня, никого не осталось, и
как же он надеялся, что я стану работать вместе с ним, что унаследую его
дело. Оно приносило кучу денег. И вот тебе доказательство: я могу жить в
праздности. Но сам понимаешь, что творится с девчушкой, которая вечно
вертится в мастерской среди актрис! Об одном только я и мечтала: стать
танцовщицей. Он мне не препятствовал. Сам поручил меня тетушке Штауб. И
радовался моим успехам. Часто толковал о моем будущем. Бедный старик, видел
бы он, какой бездарью я теперь стала! Ну и плакала же я, когда все у меня
рухнуло. Женщины, как правило, честолюбием не отличаются, плывут себе по
течению. Но мы, все те, кто живет сценой, упорно добиваемся цели — ведем
борьбу, и скоро сама борьба нас захватывает, пожалуй, не меньше, чем успех.
Какой ужас, когда приходится от всего отрешиться, жить по-обывательски,
когда нет у тебя больше будущего!.. Смотри-ка, вот фото, сделанные в дни
моих странствий. Тут все в куче. Вот здесь мы завтракаем, — уж не помню
названия местечка, где-то в Карпатах. Гирш отправился туда поохотиться.
Смотри, он отпустил длинные висячие усы и смахивает на султана. Князь так и
называл его — Махмудом. Видишь, чернявый такой, стоит сзади меня? Это и есть
князь Петр{454} — теперь он король Сербии. Он подарил мне двух борзых, вот
они — растянулись на переднем плане: растянулись, как ты, точь-в-точь как
ты… А вот этот малый, вон тот, что хохочет, правда, похож на меня? Да
присмотрись же.