Эрнст разбитым голосом продолжал объяснять:
— У меня все же были сомнения. Я думал посоветоваться с врачом. Я почти
так и поступил. То есть нет: не будем бояться истины. Я убедил себя, что в
этом нет необходимости, повторял себе все, что мне говорил Лор. Я всячески
старался отвертеться от этого. Однажды, в гостях у приятеля, я повстречался
с одним врачом и, наведя разговор на эту тему, заставил его еще раз
подтвердить мне, что бывают случаи полного излечения. Большего мне и не
требовалось, чтобы отбросить всякие опасения… — Он снова запнулся. — К
тому же я говорил себе: женщина в таком возрасте может уже не опасаться, что
у нее… что у нее… будет ребенок…
Рыдание сдавило ему горло. Не опуская головы, он сидел неподвижно, со
сжатыми кулаками, и мускулы его шеи так напряглись, что Антуану было видно,
как они двигались. Остановившийся взгляд блестел от слез, которые не
скатывались по лицу. Он сделал усилие, чтобы заговорить, и прерывающимся,
душераздирающим голосом пробормотал:
— Мне жаль… этого малыша… доктор!
У Антуана сжалось сердце. К счастью, сильное волнение почти всегда
переходило у него в какое-то опьяняющее возбуждение, выражавшееся в
безотлагательной, необузданной потребности принять какое-либо решение и
действовать.
Он ни секунды не колебался.
— Но… в чем же дело? — спросил он с хорошо разыгранным удивлением.
Он поднимал и хмурил брови, притворяясь, что очень рассеянно следил за
рассказом и не совсем хорошо понимал, что именно хотел сказать его
собеседник.
— Что же общего между этой… неприятностью, которая с вами когда-то
случилась и от которой вы со-вер-шен-но излечились, и… недостатком, быть
может, вполне излечимым, вашего ребенка?
Эрнст смотрел на него, совершенно ошеломленный.
Лицо Антуана озарилось широкой улыбкой.
— Послушайте, если я верно вас понял, сомнения эти делают вам честь. Но
так как я врач, то разрешите мне говорить без лишних церемоний: с точки
зрения науки они… просто абсурдны!
Учитель встал, точно хотел приблизиться к Антуану, и стоял теперь не
шевелясь, с напряженным взглядом. Он был одним из тех людей с богатой и
глубокой внутренней жизнью, которые, когда в них западает какая-нибудь
мучительная мысль, не могут отвести ей определенного места, а отдают свое
сердце целиком. За те долгие годы, что его грудь терзали чудовищные
угрызения совести, в которых он не осмеливался признаться подруге,
разделявшей его пытку, — это была первая минута облегчения, первая надежда
на лучшее.
Антуан угадывал все это. Но, опасаясь более обстоятельных расспросов,
которые принудили бы его к более подробной и трудной лжи, он решительно
переменил разговор.
Казалось, он считал совершенно бесполезным задерживаться
на этих унизительных предположениях.
— Мальчик родился до срока? — спросил он неожиданно.
Собеседник его заморгал глазами:
— Мальчик?.. До срока?.. Нет…
— Роды были трудные?
— Очень трудные.
— Щипцы?
— Да.
— А! — заметил Антуан таким тоном, точно он напал на важный след. — Это
обстоятельство может многое объяснить… — Затем, чтобы окончательно пресечь
разговор на эту тему, он прибавил: — Ну, покажите-ка мне вашего малыша.
Он встал и направился в приемную. Но Эрнст быстрыми шагами устремился к
нему, загородил дорогу и положил руку на его рукав.
— Доктор, это правда? Правда? Вы мне это говорите не для того, чтобы…
Ах, доктор, дайте мне честное слово… Честное слово, доктор…
Антуан обернулся. Он увидел на его лице выражение мольбы, в котором к
безумному желанию поверить уже примешивалась безграничная благодарность. Все
существо Антуана охватила особенная радость, радость действия и удачи,
радость, овладевающая всяким, кто совершает доброе дело. Он еще посмотрит,
что можно будет сделать для мальчика. Но по отношению к отцу — никаких
колебаний: во что бы то ни стало надо освободить несчастного от столь
бесплодного отчаяния!
Поэтому он глубоко заглянул в глаза Эрнста и промолвил тихо и очень
серьезно:
— Честное слово.
И после краткого молчания отворил дверь.
В приемной сидела пожилая дама в черном, тщетно старавшаяся удержать на
коленях темнокудрого шалуна, на котором в первую минуту сосредоточилось все
внимание Антуана. Услышав звук отворявшейся двери, ребенок перестал играть и
уставился на незнакомца черными глазами, большими и умными; потом он
улыбнулся; потом, смущенный собственной улыбкой, отвернулся с немного
испуганным видом.
Антуан перевел взгляд на мать. Столько печали и кротости было в ее
поблекшем лице, что оно казалось красивым, и он тотчас же подумал, наивно
растроганный: «Ну что ж!.. Надо только взяться за дело… А хорошие
результаты всегда возможны!»
— Пройдите, пожалуйста, в кабинет, сударыня!
Он сочувственно улыбался. Ему хотелось еще на пороге подать этой бедной
женщине милостыню — подбодрить ее. Он слышал за собой тяжелое дыхание
учителя и, терпеливо придерживая поднятую портьеру, смотрел, как
приближаются к нему мать с ребенком. Душа его сияла. «Какое чудесное
ремесло, черт возьми, какое чудесное ремесло!» — повторял он себе.